Подведем итог. В июле — августе 1938 года «северокавказцы» (Евдокимов, Фриновский, их сторонники) имели реальную возможность уничтожить Сталина и прийти к власти. Они не сделали этого прежде всего потому, что не поняли, что «момент настал». Не просчитали планов Сталина. В сентябре — октябре, когда планы Сталина прояснились и можно было рассчитывать на пассивную поддержку Ежова, успеху заговора помешал паралич воли наркома. Трудно было поверить, что спивающийся Ежов в состоянии противодействовать Берии, а Фриновского в наркомате уже не было. Сталин переиграл заговорщиков.

Кроме того, «мои глаза открылись по отношению к Фриновскому, — говорит Ежов в последнем слове, — после того, как провалилось одно кремлевское задание Фриновскому, о чем сразу же доложил Сталину». Что это за «кремлевское дело», которое Фриновский «провалил»? Интересно, что Ежов не уточняет деталей. При этом он в курсе дела, но поручение дано Сталиным именно Фриновскому. На поверхности лежат две даты — 17 февраля и 17 июня 1938 г.

Начнем рассказ с неожиданного на первый взгляд прочтения одной вроде бы хорошо известной истории. В принципе комментирование мемуаров не является задачей этого исследования, но логика развития событий заставляет отступить от первоначального замысла.

Выше уже говорилось, что по расстрельным спискам, представляемым центральным аппаратом НКВД («Москва-Центр») можно точно датировать заметный скачок в ходе «большой чистки». Заметный скачок в количестве арестованных номенклатурных работников приходится на апрель — май 1937 года, причем этот скачок приходится в первую очередь на аресты офицеров НКВД и РККА. Какие события подтолкнули всплеск репрессий?

17 февраля 1938 года заместитель наркома М. П. Фриновский позвонил заместителю начальника ИНО НКВД Слуцкого Сергею Шпигельглазу и сказал: «Зайдите ко мне!» В просторном кабинете Фриновского Шпигельглаз прежде всего увидел странную фигуру Слуцкого, бессильно сползшую с кресла. На столе перед ним стояли стакан чая и тарелка с печеньем. Слуцкий был мертв. Шпигельглаз сразу же подумал, что Слуцкого убили, но лучше было не задавать вопросов. Нервничая, он предложил позвать врача, однако Фриновский заметил, что врач только что был и «медицина тут не поможет». «Сердечный приступ», — небрежно добавил он с видом знатока» [32] — так об этом событии рассказывает майор ГБ Александр Орлов в своих воспоминаниях 1953 года.

По рассказу очевидно, что для Орлова источником информации о том, что произошло на самом деле, мог быть только Шпигельглаз. То есть сигнал Орлову о том, что Слуцкого убили, сообщил именно он. Не умер, а убили. Зачем это было ему нужно и когда он это сделал? Дело в том, что в мемуарах Орлова не рассказывается о встречах Орлова и Шпигельглаза после февраля 1938 года. Это не значит, что их не было, видимо, были. Просто почему-то Орлов об этом ничего не рассказывает.

Примерно об этом же говорилось и на следствии в 1939 году. Начальник спецотдела Алехин подтвердил, что Слуцкий был отравлен по приказу Заковского и Фриновского. Вроде бы Заковский усыпил Слуцкого хлороформом, а потом ему сделали инъекцию, но, конечно, Орлов не мог об этом знать. Про участие Заковского Шпигельглаз же ничего не говорит, но он мог зайти позже, когда Заковского уже не было.

В зарубежные резидентуры Шпигельглаз разослал письмо, информирующее о смерти Слуцкого. По просьбе Фриновского Слуцкий был охарактеризован в этом письме как «верный сталинец, сгоревший на работе» и «крупный деятель, которого потерял НКВД». Эта фразеология должна была усыпить подозрения тех немногих ветеранов Иностранного управления, которые все еще находились за границей [32].

Зададимся вопросом: от кого так скрывал правду Ежов? От иностранной резидентуры, как утверждает Орлов?

По версии Орлова, «в то время как разгром всех остальных управлений НКВД завершился очень быстро, аресты сотрудников Иностранного управления производились с большой осмотрительностью и были, так сказать, строго дозированными. До тех пор, пока начальник этого управления Слуцкий находился на своем посту, многим казалось, что Сталин решил не ослаблять это управление поголовными арестами, а, напротив, поберечь наиболее квалифицированные кадры, знающие заграницу и владеющие иностранными языками» [32]. Орлов считает, что Слуцкого продержали на посту начальника ИНО так долго — до февраля 1938 г., только потому, что Ежов нуждался в его имени, чтобы не потерять зарубежную резидентуру. Но к февралю 1938 г. он стал уже не нужен.

С легкой руки Орлова эта версия попала во все исследования по истории внешней разведки. Конечно, какую-то роль этот мотив играл. Вместе с тем позволительно в нем усомниться, и не только потому, что аресты в ИНО продолжались весь 1937 год, в том числе и аресты иностранной резидентуры.

Усомниться надо, потому что она противоречит тому, что рассказывает сам Орлов. А он ясно дает понять, что был хорошо информирован о ситуации в СССР. Причем рассказывал ему прежде всего… Шпигельглаз.

Орлов рассказывает, что больше всего о репрессиях он узнал именно от Шпигельглаза, «который был буквально нашпигован подобными историями. Ему и самому позволили съездить за границу только потому, что в Москве у него оставались заложники — жена и дочь… Подобные рассказы мне приходилось слышать и раньше, но Шпигельглаз благодаря своему положению в НКВД знал больше других» [32].

То есть если руководство НКВД и делало попытки избежать утечки информации о чистке, то довольно неуклюже. Как, например, понять такой эпизод: «Однажды, когда мы ехали с ним в машине из Валенсии в Барселону, он [Шпигельглаз] вновь заговорил о массовых арестах и рассказал, между прочим, о самоубийстве ряда видных сотрудников НКВД, которых мы оба хорошо знали. Он перечислял фамилии крупнейших деятелей, исчезнувших за последние месяцы, и неожиданно произнес: «Они прикончили также и Орджоникидзе!»

Услышав это, я вздрогнул. Хотя Шпигельглаз только подтвердил слух, дошедший к нам через дипкурьера, у меня невольно вырвалось: «Не может быть!»

— Это точно, — возразил Шпигельглаз. — Я знаю подробности этого дела. У Орджоникидзе тоже текла в жилах кавказская кровь — вот он и поссорился с хозяином. Нашла коса на камень…» [32].

Трудно не задать себе вопрос, с какой целью заместитель начальника отдела рассказывал все это своему резиденту в Испании. Понятно, конечно, что может быть, им просто двигали эмоции и страх. Может быть, даже вероятнее всего, он боялся. Непонятно другое — откровенность в разговоре с Орловым увеличивала его безопасность или нет? А если бы Орлов после визита начальника написал бы донесение в Центр, что, собственно, он и должен был бы сделать? Ведь откровенность Шпигельглаза очень похожа на провокацию, особенно в том, что касается информации и о смерти Орджоникидзе, и о смерти Слуцкого. И что, Шпигельглаз этого не понимал? Или Орлов придумал все эти откровения… Странная история…

Было бы наивно думать, что причины смерти Слуцкого скрывали только потому, что Ежов нуждался в его имени, чтобы не потерять зарубежную резидентуру. Похоже, там довольно хорошо представляли, что происходит в СССР.