— Легкий la grippe.

Он попытался высморкаться, не снимая перчаток, и жесткая, мокрая, потрескавшаяся кожа так больно оцарапала его воспаленные ноздри, что у него на глаза навернулись слезы.

— Вы где-то обедаете? — спросил Гай.

— Вообще-то, нет, дорогой мой. — При мысли о еде Якимов задрожал, и по его щеке побежала очередная слеза. — Не буду лгать, меня подвели. Собирался пообедать с моим дорогим другом Хаджимоскосом, но его вызвали в поместье.

— Боже мой, у него есть поместье?

— Многократно заложенное, разумеется, — пояснил Якимов и торопливо вернулся к теме еды. — Я поиздержался, сказать по правде. Содержание опять задерживается. Как раз думал, чем бы закусить.

— Может быть, вы хотели бы пообедать у нас?

— С радостью!

От наплыва чувств он не мог уже держать лицо, тут же споткнулся и принужден был ухватиться за Гая. Пока они шагали по площади, Якимов принялся изливать душу.

— Тяжелые времена, — сказал он. — Ваш бедный Яки теперь бездомный. Меня выставили. Просто-таки вышвырнули. Хозяйка буквально взяла да и вышвырнула меня на улицу. Ужасная женщина. Жуткая. И все мои вещи остались у нее.

— Это невозможно, — возмутился Гай, после чего немного поразмыслил. — Разве что вы должны ей за квартиру.

— Всего несколько леев. Но дело не в этом. Это всё косточка от окорока, которая валялась на кухне. Я чуть проголодался да и взял ее, и тут хозяйка меня и застала. Можете вообразить себе эту косточку, дорогой мой, там почти не было мяса, но она пришла в ярость. В ярость. Била меня, пинала, колотила по голове, вопила как умалишенная, а потом распахнула дверь и выбросила меня. — Он поежился не то от холода, не то от ужаса и огляделся, словно опасаясь продолжения. — Никогда не сталкивался с подобным.

— Но пальто у вас осталось.

— Так получилось, что я был в пальто. Это было вчера вечером. Я только вернулся.

Он любовно погладил пальто.

— Я не говорил вам, что это пальто царь подарил моему батюшке?

— Говорили. Где вы теперь остановились?

— Нигде. Прошлую ночь я провел на улицах, дорогой мой. На улицах.

Когда Гай привел Якимова домой, Гарриет, которая до того сидела у электрокамина, без единого слова встала, ушла в спальню и хлопнула дверью. Она оставалась там так долго, что Гай пошел за ней следом.

— Я сказала тебе, что не потерплю этого человека у себя дома, — гневно сказала она.

— Дорогая, он болен, — попытался урезонить ее Гай. — Он голоден, его выставили из дома.

— Мне всё равно. Он оскорбил тебя. Я отказываюсь его принимать.

— Когда он меня оскорбил?

— На Рождество. Он сказал, что твой лимерик плох.

— Что?! — Услышав такую нелепость, Гай расхохотался. — Послушай. Ему плохо. Я никогда раньше не видел его таким худым и больным.

— Мне всё равно. Он паразит и обжора.

— Нет, не всё равно. — Гай обнял ее за плечи и ласково встряхнул. — Мы должны помочь ему. Не потому, что он хороший человек, а потому, что он нуждается в помощи. Ты же понимаешь.

Она положила голову ему на грудь, и, радуясь этой капитуляции, он еще раз обнял ее.

— Иди в комнату. Будь с ним вежлива.

Когда Гарриет вошла в гостиную, Якимов посмотрел на нее с опаской. Он поднес ее руку к губам и сказал:

— Сама Красота пришла накормить своего бедного Яки.

Гарриет уже достаточно пришла в себя, чтобы держаться вежливо. Вопреки всему ее тронул внешний вид Якимова. Он выглядел больным, старым и голодным.

Он ел жадно и на протяжении всего обеда не сказал ни слова. Наевшись и придя в себя, он оживленно огляделся.

— Дорогой мой, — обратился он к Гаю, — у меня есть отличное предложение. Надеялся на участие моего давнего друга Добсона, но его последние недели не видно. Я всё заглядывал к нему в контору, но его секретарша почему-то твердит, что он занят. Хотел, чтобы он сделал мне югославскую транзитную визу. Тогда мне понадобится только билет на поезд, несколько тысяч и дипломатический номерной знак. На месте я сразу выкуплю свою старую «Испано-Сюизу» и приеду на ней обратно. Тот, кто профинансирует это предприятие, хорошо на нем заработает. С дипломатическими номерами можно перевозить кое-что через границу. Взять хотя бы валюту…

— Уверена, что Добсон не сделает вам дипломатические номера, — сказала Гарриет.

— Конечно сделает, дорогая. Добсон — мой старый друг, и он весьма обязан бедному Яки. И он получит свою долю. А если вы, дорогой мой, одолжите Яки несколько леев — тридцать пять тысяч, если быть точным, — я позабочусь о том, чтобы вы не остались в проигрыше.

Гай расхохотался, не воспринимая этот разговор всерьез, и сказал, что они с Гарриет на Пасху едут в горы и все деньги уйдут на эту поездку.

Якимов вздохнул и допил свой кофе.

Гай повернулся к Гарриет.

— Квартира будет стоять пустая, пока нас не будет, — сказал он. — Может быть, Яки тут поживет?

Она смерила его взглядом и холодно спросила:

— А зачем ты меня спрашиваешь?

— Он мог бы приглядеть за котенком.

— За ним будет присматривать Деспина.

— Лучше, когда в квартире живут.

— Мы уезжаем только завтра.

— У нас есть пустая комната.

— В которой нет кровати.

— Мне всё равно, дорогая моя, — с энтузиазмом вмешался в разговор Якимов. — Кресло, пол, лишний матрас. Ваш бедный старый Яки будет благодарен за приют.

Гай со значением посмотрел на Гарриет, взывая к ее совести. Она нетерпеливо вскочила.

— Очень хорошо, но пусть найдет себе другое жилье до нашего возвращения.

Она вернулась в спальню и оттуда услышала, как Гай одалживает Якимову деньги, чтобы тот расплатился с госпожой Протопопеску и вернул свои вещи.

— Вы, наверное, не сможете пойти со мной, чтобы встретиться с ней? — спросил Якимов.

Нет. Гай был способен на многое, но не на это.

Когда они ушли, Гарриет принялась бродить по дому, чувствуя себя одураченной. Она отказалась принять Дубедата, и теперь Гай перехитрил ее, не дав и шанса отказаться. Он загнал ее в угол, пользуясь ее сочувствием. Якимова ей навязали силой. Она была в ярости.

Она подошла к креслу, где спал рыжий котенок, и схватила его на руки, словно стремясь утвердиться в своих истинных чувствах.

— Я люблю тебя, — сказала она и крепко поцеловала котенка. — А больше никого не люблю.

20

Оттепель дошла до горной деревни Предял как раз перед приездом Принглов. Мокрый снег соскальзывал со скал и падал на дома. Гостиницы пустели: лыжники перебирались выше в горы. В субботу перед Пасхой пошел дождь.

Гаю было плевать на погоду. Он сообщил, что хочет поставить пьесу, и выбирал между «Макбетом», «Отелло»