рассказывали в Виенне о преданных забвению врагах аустрийских императоров. В камерах без окон от голода умерли даже несколько членов семьи тогдашней императрицы, в то время как их родственники в двух шагах отсюда устраивали балы и приемы. Аустрийская династия была печально известна своими интригами и политическими убийствами, и Амалия Аустрийская продолжила эту традицию, позволив матери и известному своей жестокостью дяде похитить собственного сына. У тебя, Лиса, будет дочь! Нет, сейчас ей нужно об этом забыть. Не то время, чтобы рассказывать Джекобу о своей беременности. Сначала надо его освободить. Надежда скоро увидеть его заставляла ее спотыкаться на темных ступенях.

В темноте внизу кто-то закричал. Нет, это не Джекоб. Или все-таки он?

Хидео ждал у подножия лестницы – всего лишь силуэт во мгле. За опорами сводов открывались два прохода. Хидео махнул в сторону того, что был напротив лестницы. На стенах висели несколько ржавых фонарей, но свечей в них не было. Новые хозяева Виенны обходились без света. К счастью, Лиса тоже, а Хидео подманил парочку светящихся бабочек со своей кожи. Они крались вдоль грубо отесанных стен и камер – зарешеченных каменных дыр, – а попадающиеся им на пути крысы явно никого не могли сделать невидимым. С трудом верилось, что до императорского дворца отсюда рукой подать.

– Джекоб? – Она уже не могла сдерживаться.

– Он тебя не слышит, кицунэ, ты забыла? – мягко напомнил из тьмы Хидео. – Но как только мы его найдем, я запущу в его камеру крысу, и он сможет видеть и слышать тебя. – Он говорил так терпеливо, словно и не объяснял ей это уже добрый десяток раз.

Четыре красных числа… Заключенный в камере номер четыреста девятнадцать спал – наверняка самое разумное, чем здесь можно заняться. Это был юный гоил, и Лиса задалась вопросом, что привело его в эти мрачные камеры. Со следующими арестантами все было просто. В камерах четыреста двадцать три и четыреста сорок сидели человекогоилы. Не иначе схваченные Кменом предводители мятежных армий. Один ходил из угла в угол, а другой, вцепившись в решетку, отделяющую камеру от коридора, так свирепо сверлил взглядом тьму, что Лиса все еще ощущала его взгляд и когда камера осталась позади. У него только правый глаз был золотым, левый – карим, а в изумрудно-зеленой каменной коже, как у многих из них, виднелись вкрапления остатков кожи человеческой.

Были еще две камеры.

Та, что под номером четыреста пятьдесят семь, оказалась пустой, и на какой-то ужасный миг Лисе представилось, что Джекоб умер здесь, но потом она увидела, что Хидео оборачивается к ней с улыбкой. А там – он. Живой и здоровый, насколько она могла разглядеть в окружающей их темноте. Он лежал на нарах, неподвижно глядя в потолок.

Лиса подкралась к двери в камеру.

Она нашла его. Но то, что он не видит и не слышит ее, вызывало очень странное ощущение. Едва Лиса об этом подумала, как Джекоб сел, и она уже понадеялась, что он, по крайней мере, чувствует ее присутствие, но тут Хидео взял ее за руку.

Шаги. Со стороны лестницы.

Джекоб встал и подошел к решетке. Лиса вытянула руку, чтобы коснуться его, но Хидео оттащил ее за столб арки.

Голос, гулко разнесшийся по коридору, Лиса знала слишком хорошо. Он пробудил ужасные воспоминания – о Джекобе с пулей в груди и свежевырытой могиле.

– Ваше высочество. Вы приходите сюда третий раз за два дня! Ваш отец этого не одобрит.

Хентцау. Цепной пес Кмена состарился, если так можно сказать о гоиле. На каменной коже не бывает морщин, а тела их остаются сильными даже в глубокой старости. И все же левый глаз Хентцау был мутным, как у слепца, – слишком много дневного света на слишком многих полях сражений, – и правую ногу он приволакивал – вечное напоминание о Кровавой Свадьбе его короля. Лиса прижалась к прохладному арочному столбу с благодарностью за предоставленное укрытие, пусть и понимала умом, что по-прежнему невидима.

Мальчик рядом с Хентцау словно сошел с портрета в холле гостиницы. Кохан… На отца принц походил только цветом кожи. Ни крепкого телосложения отца, ни гоильских каменных волос, да и с матерью так же мало общего. У сына Амалии были каштановые волосы и красота Темной Феи. Дети, зачатые человеком и гоилом, рождались без кожи и проживали обычно лишь несколько мучительных часов. Фея же дала сыну своего неверного возлюбленного не только кожу, но и собственную красоту.

Хентцау держал в руке фонарь. Глаза у Кохана были не золотыми, а зелеными, как у Феи.

– На колени, Бесшабашный! – рявкнул Хентцау, когда принц остановился у камеры Джекоба. – Даже генералам его отца не позволено смотреть на него сверху вниз.

Лиса ожидала, что Джекоб посмеется над этим приказом. Но, к ее удивлению, он, не протестуя, опустился на одно колено, сравнявшись с принцем по росту, за что тот вновь одарил его улыбкой.

– Мой принц, ваш яшмовокожий телохранитель сегодня ворчит пуще обычного. – О, как же она соскучилась по его голосу! При свете фонаря стало видно, что он пережил несколько ужасных недель.

– Да, он и правда тебя терпеть не может. – Кохан подошел настолько близко к решетке, что Джекоб мог бы коснуться его.

Хентцау попытался оттащить малыша назад, однако принц мягко, но решительно отвел яшмовую руку.

– Расскажи, как ты украл у царя его ковер-самолет.

Хентцау тихо заворчал, как старый, уставший от жизни дворовый пес.

– Мой принц, ваш телохранитель не любит рассказов охотника за сокровищами, – сказал Джекоб. – Почему бы вам не отослать его прочь, и я расскажу столько историй, сколько пожелаете.

Выхватив саблю из ножен, Хентцау протянул ее между прутьями решетки к самой голове Джекоба:

– Не усугубляй своего положения, Бесшабашный. И не воображай, что он будет приходить к тебе, когда тебя заживо погребут в новой тюрьме Кмена. Никакие истории не изменят твоей участи. – Хентцау вернул саблю в ножны, но руку по-прежнему держал на эфесе. – Оказаться приманкой для собственного брата… и это после всех усилий, которые ты приложил, чтобы помешать ему стать гоилом. Скажите ему, мой принц, что ваш отец сделает с нефритовым гоилом, когда тот явится спасать брата.

– Отец велит залить его в янтарь. Живьем. Чтобы видеть, как угасает его взгляд убийцы.

– Мой принц, мой брат не убийца. Вы его полюбите. Надеюсь, что однажды смогу его вам представить и ваш отец не зальет его в янтарь.

– О, пока что у Кмена к тебе другие пожелания, – сказал Хентцау. – Ты покажешь нам зеркало, о котором рассказал Бастард, или не видать тебе больше никогда дневного света, так ценимого твоими соплеменниками, даже если сюда явится твой брат. Другой мир… Кмен ждет не дождется увидеть его.

Джекоб взглянул на Кохана, словно на секунду представляя себе, как показывает ему свой мир. Без армий его отца.

Затем Джекоб, презрительно улыбаясь, покачал головой.

– Признаться, богатая фантазия у этого лжеца Бастарда, – сказал он. – Но мне ничего не известно о зеркалах или другом мире. Он набивает себе цену в глазах твоего короля, вот и все. Неужели Кмен и впрямь клюнул на его россказни, а?

Хентцау разглядывал его с растерянным видом человека, не знающего, чему верить.

– Мне известно, что это ты заправский лжец, – проворчал он. – И обещаю тебе: