Но образ кипящей лавы, огненной собаки, сковородки и котла был неистребим. Запузырина завертело, затрясло. На уютной египетской кровати, где было столько перетискано секретарш, шлюх, товарищей по партии и прочих безотказных баб, его проняла ледяная дрожь. Словно гроза и ливень ворвались сюда через стекло.

Запузырин знал еще одно средство победить или хотя бы приглушить страх: взять в руки оружие. Он слез с кровати, достал из ящика стола парабеллум, оттянув затвор, дослал патрон. В кого только посылать пулю? Одного движения пальца достаточно, чтобы убить человека. Сделать холодным и неподвижным тело, погасить все мысли, мечты, надежды, которые связаны с жизнью и этим светом. Впрочем, этим же движением пальца можно избавиться от всех болезней и обид, душевных скорбей и забот земных. Но если там, за Гранью, все-таки что-то есть?! И Запузырин вдруг вспомнил, отчетливо вспомнил, как Котов сказал, отдавая пакет с программами: "... Если вас не убьют раньше, чем вы ими воспользуетесь..." Боже, да ведь он и впрямь еще не успел! Значит, еще не поздно! Еще не поздно...

Последнее, что ощутил Запузырин, был холод. Леденящий холод ствола, приставленного к виску, и холод обжег палец, надавивший на спусковой крючок. Потом все словно взорвалось и вспыхнуло, а затем исчезло...

Тьма чуть разрядилась, в нос ударила отвратительная вонь, слух уловил вопли и зубовный скрежет. Запузырин шел по странному бесконечному коридору, где не было освещения, только маленькое, не больше копейки, световое пятнышко. Запузырин был гол и бос, у него жутко болела голова, сердце, суставы, вообще все, что могло болеть. Ноги по щиколотку вязли в гадкой, смрадной жиже, какие-то отвратительные насекомые и скользкие, омерзительные гады ползали вокруг, и он вздрагивал от их мерзких прикосновений. Сзади, там, куда он не смел обернуться, кто-то шушукался, хихикал, плевался ему вслед. Сверху капало что-то холодное и едкое, щипало, обжигало и леденило одновременно. И Запузырин не мог остановиться, не мог повернуться и пойти в другую сторону. Тело не повиновалось ему. Кто-то заставлял его идти и идти, вперед и вперед, прямо, никуда не сворачивая. Он шел туда, где маячило светлое пятнышко - яркое, золотистое, манящее... Иногда Запузырину казалось, что оно увеличивается в размерах, и он пытался идти быстрее, пуститься бегом, вприпрыжку, но и тут ему не подчинялись ноги, неуклонно выдерживавшие раз и навсегда заданный кем-то темп шагов. А недостижимое пятнышко, где грезился выход из этой клоаки, все так же манило, притягивало, звало к себе, давало несбыточную надежду. И так - вечно!

ШАМБАЛДЫГА ЗА РАБОТОЙ

Ни Котов, ни обе Тани не слышали выстрела, который унес Августа Октябревича. Во-первых, звукоизоляция была хорошая, во-вторых, им было не до этого...

- Запузырин пошел в Великий ЛАГ, - доложила "тарелка", - десять тысяч триста семьдесят восемь грехотонн, девяносто четыре процента минуса. Доставлен штатно.

- Нормально сработали, верно? - сказал Шамбалдыга. - Такого лучше всего под самоубийство подводить. Был тут, на этой планетке, понимаешь, один тип, Гитлером звали, так тот, считай на полтора миллиона грехотонн тянул. Если б его кто приложил, так у плюсовиков новый святой появился бы. Ну, архангел по крайней мере. А мы его культурненько под самоубийство чик! - и все в минусе.

- Так ведь его же кто-то добивал, - припомнил Тютюка.

- Добивал, - согласился Шамбалдыга, - но умер он от яда. Пуля его до смерти не прикончила. Так что тот эсэс, который в него стрелял, ни в святые, ни в архангелы не попал.

- Ловко, пожалуй, - польстил Тютюка.

- Умеем, - скромно произнес Шамбалдыга, - работа у нас такая. Отвык я от предобработки, как никак тридцать временных единиц, понимаешь, на боевом дежурстве, но, как видишь, не разучился. Утро скоро. Надо, чтоб Котов с Таньками еще порезвился...

* * *

... В Таниной комнате было жарко и влажно, даже душно, как в Африке. Отдуваясь, Котов распростерся на кровати, а растрепанные Тани прикорнули с двух сторон к его плечам.

- Теперь вы не будете выяснять, кто оригинал, а кто копия? - не открывая глаз, спросил Котов.

- Нет, - мурлыкнула И, - это уже несущественно.

- И все-таки какая-то разница в вас есть. Внутренняя, где-то в душе. Очень хочу понять какая, но пока не могу сказать точно.

- Интересно, - нахмурилась И. - Значит, нас кто-то продублировал, но дал нам разные души?

- Именно это и непонятно. Если все, как говорится, по Марксу и материя первична, а дух вторичен, то у вас должно быть идентичное сознание. Абсолютно. А вы похожи на две одинаковые оболочки, начиненные разным содержанием. И я постепенно начинаю вас различать по словам и по манере говорить.

- У тебя глаз-алмаз, конечно, - согласилась И. - Ты помнишь нашу первую встречу, когда мы были вдвоем с Иркой и ты прогнал хулиганов?

- Да, помню. А ты что имеешь в виду?

- Я бы хотела знать, на кого по манерам походила та девушка, на меня или на нее? Ведь ты, Танюшка, помнишь то же, что и я, но там была одна, и задолго до того, как кто-то из нас попал на остров с Котовым.

- На кого походила та?.. Пожалуй, больше на тебя, - Котов ущипнул И. Впрочем... Может, я и не прав. Ты так интеллигентно доказывала мне пользу натуризма, что, пожалуй, это, скорее, была она...

- Вот видишь, значит, разница есть. Мне иногда даже неприятно то, что я говорю, но почему-то хочется сказать. Как будто кто за язык тянет. Полное ощущение двойственности... Заметил, у меня сейчас и язык иной, и, пожалуй, не хуже, чем у нее. Но мне не хочется быть проще!

- Да со мной то же самое, - махнула рукой Е, - только наоборот. Я хочу быть проще, даже побесстыднее, а не всегда получается.

- Давайте все-таки будем проще? - предложил Котов. - Не будем ломать голову над психологией, иначе она перейдет в психопатию.

- Идет! - согласилась Е.

На борту "тарелки" за них порадовались

- Хорошо, хорошо! - похвалил действия Тютюки Шамбалдыга. - А то все теория да теория. Дубыга, японский бог, все по теории шпарил, а технику безопасности не соблюдал. Инструкции, понимаешь, они выше всех теорий! Я им сейчас еще пороху в кровь подсыплю. Надо, чтоб они грехом насквозь пропитались, чтоб и капельки чистого не осталось. Секс - он, брат, вещь важная. Но - не единственная. Сейчас мы их еще напиться заставим.

- Я так же Сутолокину с Пузаковым обрабатывал, - припомнил Тютюка.

- Ну, тут надо потоньше. Главное - чтоб не допоить до того, когда уже пить не хочется. Пусть они в этом сладость увидят, приятность...

Владислав поднял голову, поглядел на Тань. Поблекшие, одутловатые, помятые, с размазанной тушью под глазами. Неужели он нашел в них что-то особенное?

- Помыться тут можно? - спросил он.

- Туда... - неопределенно махнула рукой И. Е вообще промычала нечто нечленораздельное.