— Потерпите несколько дней, — ответил Шлейхер. — После моего правительственного заявления вам все станет ясно. Быть может, инструкция, в составлении которой вы сейчас принимаете участие, нам еще пригодится.

Во время моей работы в военно-политическом отделе Министерства рейхсвера в декабре 1932 года полковник Отт рассказывал мне о том, как по поручению Шлейхера он встречался с Гитлером. В конце ноября 1932 года в связи с затянувшимся правительственным кризисом Гитлер выехал в Берлин, чтобы присутствовать при сформировании нового кабинета. Еще в дороге он узнал, что Гинденбург собирается назначить Шлейхера рейхсканцлером. Тогда Гитлер и сопровождавшие его нацистские главари решили сделать остановку в Веймаре и переждать здесь развитие событий. Туда-то и выехал 1 декабря полковник Отт, чтобы выяснить, какую позицию займет Гитлер по отношению к кабинету Шлейхера: будет ли он относиться лояльно к новому правительству или, быть может, захочет сам войти в его состав. Отт предложил Гитлеру пост вице-канцлера и несколько министерских портфелей для нацистской партии. После этого в свите Гитлера развернулась оживленная дискуссия, в ходе которой выражались самые противоположные точки зрения. Сам Гитлер долго говорил, уставившись в потолок, о развитии и задачах своего "движения", не обращая ни малейшего внимания на ожесточенный спор среди своих приближенных. В конце концов он отказался от участия в новом правительстве, независимо от того, кто займет в нем пост рейхсканцлера. Отт в беседе со мной истолковал это как желание Гитлера сохранить свободу рук. Однако в ту же ночь Геринг согласился немедленно встретиться в Берлине со Шлейхером. Во время этой встречи он заявил, что нацисты будут относиться лояльно к новому правительству. В последующие дни Шлейхер приступил к формированию своего кабинета».

За несколько недель до убийства нацистами генерала фон Шлейхера В. Мюллер беседовал с ним о событиях 1932–1933 годов.

В личном архиве Мюллера сохранилась следующая запись об этой беседе:

«29 апреля 1934 года Шлейхер пригласил меня к себе домой. Кроме меня, приглашены были фон Бредов и одна супружеская пара из Западной Померании. После обеда Шлейхер довольно долго беседовал со мной с глазу на глаз в своем саду. Генерал очень резко говорил об Оскаре Гинденбурге, сыне и личном адъютанте президента республики. Он назвал его низким и коварным интриганом, подорвавшим доверие президента к нему, Шлейхеру. По словам хозяина, в интригах против него принимал участие и фон Папен. "В то время (то есть в период канцлерства Шлейхера) Папен чаще всего проходил в президентский дворец с черного хода, через парк, — рассказывал Шлейхер. — Вкусив власти, он не хотел от нее отказаться и старался любыми средствами поддерживать контакт с Гинденбургом. Сыграла свою роль и позиция, занятая Бломбергом. Так, я узнал, что Бломберг приезжал к Гитлеру еще из Женевы, где он принимал участие в конференции по разоружению в качестве уполномоченного министерства рейхсвера, Эту встречу организовал по его поручению фон Рейхенау. Но этого мало. Еще более некрасиво выглядел вызов Бломберга из Женевы в Берлин к Старику [то есть к Гинденбургу. — Ред.], организованный тайком от меня Оскаром. Я твердо решил тогда заявить Старику самый энергичный протест и потребовать отставки Бломберга, Но события упредили меня".

По поводу своих разногласий с Папеном Шлейхер сказал, что Папен требовал распустить рейхстаг, ввести осадное положение и разработать новую конституцию, которую он рассчитывал в подходящий момент навязать стране. Он же, Шлейхер, был против введения осадного положения, считая, что оно разлагает армию.

— Вы ведь сами по опыту 1923–1924 годов знаете, — добавил Шлейхер, — что чрезвычайное положение можно вводить лишь на короткий срок для решения определенных задач по восстановлению общественной безопасности и порядка. В противном случае чрезвычайное положение деморализует армию и подрывает ее авторитет.

Шлейхер подчеркнул, что на посту рейхсканцлера ему все же удалось добиться целого ряда успехов. Усиление рейхсвера было обеспечено. По этому вопросу он с 1930 года поддерживал через французского посла в Берлине Франсуа-Понсэ сугубо доверительные контакты с правительствами Англии и Франции, которые, в принципе, уже дали свое согласие на меры по дальнейшему укреплению рейхсвера. Оставалось лишь урегулировать формальную сторону дела, но соответствующие переговоры, к сожалению, очень затянулись. Это очень осложнило его,

Шлейхера, положение. Ведь до завершения переговоров он не мог говорить об этом открыто. Далее, мировой экономический кризис, по словам Шлейхера, в период его правления уже шел на убыль. Его переговоры с профсоюзами (и со Всегерманской федерацией профсоюзов, и с христианскими профсоюзами) развивались весьма успешно.

— В руководстве профсоюзов сидели люди, понимавшие, что к чему, — заметил в этой связи генерал. — Они уяснили себе, в частности, что у них появился наконец шанс успокоить рабочих.

Но, разумеется, для достижения практических результатов и здесь требовалось какое-то время. Вообще, по мнению Шлейхера, ни одно антирабочее правительство не могло долго продержаться — рабочих слишком много. Поэтому он и пытался привлечь СДПГ к проведению конструктивной политики в вопросах обороны,

— В моей правительственной программе были, конечно, свои слабости, — сказал Шлейхер, — но мне вообще не дали времени, чтобы претворить ее в жизнь.

На мой вопрос о том, что послужило непосредственной причиной падения кабинета Брюннинга — Тренера, Шлейхер ответил:

"Брюннинг был выдающимся канцлером. Худо ли, бедно ли, а он провел нас через первый период экономического кризиса. В области внешней политики его переговоры с Англией и Францией привели к улучшению наших отношений с этими державами и, в конечном счете, к успеху в Лозанне [имеется в виду прекращение Германией выплаты репараций. — В. М.]. Но он вечно колебался. Каждый раз, когда надо было действовать быстро и энергично, Брюннингу не хватало решимости. Прежде всего он ни за что не хотел ссориться с СДПГ, считая необходимым ее лояльное отношение к своему кабинету. Далее, он лишь с большими оговорками одобрял мою тактику по отношению к Национал-социалистской партии; в результате всего дело дошло до открытого конфликта, связанного с запретом штурмовых отрядов. А ведь Брюннинг знал о моих переговорах с национал-социалистами.

Мое отношение к Тренеру вам хорошо известно, — продолжал Шлейхер. — Как я отговаривал его от запрещения СС и CA тогда, в апреле 1932 года! Однажды я просидел с ним до поздней ночи за бутылкой его любимого мозеля, пытаясь переубедить его. Моя тактика по отношению к Гитлеру, по сути дела, не отличалась от тактики нашего Верховного командования в революции 1918–1919 годов. Мы стремились тогда привлечь СДПГ к государственной власти и одновременно вели борьбу против ее радикальных элементов, стараясь парализовать их активность. Так и в данном случае. Я был убежден, что в CA имеется немало положительных сил, в сотрудничестве с которыми рейхсвер был, без сомнения, заинтересован и которые могли бы стать для него источником резервов. Знал я и о противоречиях в нацистской партии, и о серьезных разногласиях среди нацистов в вопросе о том, чего им следует добиваться — неограниченной полноты власти в стране или участия в кабинете демократического правительства. Меня не раз упрекали в том, что я от имени правительства вступил в официальные контакты с национал-социалистами и самим Гитлером. Но я не мог достигнуть своей цели без переговоров с ними".