Травы и коровы были не единственными биологическими видами, к которым мы выказывали наше расположение. Мы окружали себя видами, которые казались нам красивыми или услаждали наши прочие чувства – будь то певчие птицы или симпатичные золотые рыбки. То, что мы считаем эти виды прекрасными, ставит следующий вопрос: не является ли чувство прекрасного, как и способность распознавать сладость, адаптивным признаком, способствовавшим нашему выживанию? Этого никто не знает, во всяком случае пока. Тем временем мы развозим по всему миру тюльпаны и другие цветы, не считаясь с затратами. Во всех странах люди держат в аквариумах золотых рыбок. Собаки, пробуждающие в нас чувства привязанности и умиротворения, спят с нами в одной постели. (Кошки… ну, это особый разговор, никто не может объяснить нашу к ним симпатию.) Поезд цивилизации со скрежетом тормозит на перегонах, и мы по одному грузим на него очередные полюбившиеся нам виды животных и растений.

Помимо животных и растений, которым мы осознанно (но по бессознательным побуждениям) оказываем знаки внимания, существует еще одна группа биологических видов, заставляющих нас очень хорошо чувствовать свое присутствие, – это наши вредители и гости. Они шныряют вокруг нас, когда мы спим, или прячутся в углах и щелях, которые мы подчас просто не замечаем. Крысы жмутся к стенам, ибо там они становятся для нас невидимыми. Голуби и другие городские птицы гнездятся под карнизами, где мы не можем их найти. В темноте вокруг наших домов вьются ночные насекомые. Такие виды, как пылевые клещи и клопы, настолько малы, что мы с трудом их различаем, и, пользуясь этим, они безнаказанно ползают по нашим бесчувственным телам, когда мы спим. Процветают и еще более мелкие существа – бактерии и архебактерии. Мы изо всех сил пытаемся их истребить, но они продолжают размножаться и существовать назло нам.

Наши чувства вкупе с нашим могуществом изменили мир так быстро и повсеместно, что мы рискуем забыть, как он выглядел прежде. Сегодня для нужд сельского хозяйства используется около шестидесяти процентов земной поверхности, на этих площадях мы в основном выращиваем тот или иной вид травы. Почти все люди на Земле живут возле воды. (Вспомните свои любимые приморские курорты, или, например, Манхэттен, или Лос-Анджелес.) Мы селимся у воды не только потому, что нуждаемся в ней, но и потому, что она нам просто нравится. Вода притягивает нас, как магнит железо, и доставляет радость одним своим видом. Правда, когда-то, в глубокой древности, до того, как возникло современное человечество, на Земле было больше лесов и в них водились более крупные животные. Крысы, так же как мыши и тараканы, встречались редко. Даже луга были большой редкостью, а цветущие растения тогда еще ни о чем не говорили нашим чувствам. Во многих местах береговые линии, вдоль которых мы ныне так охотно прогуливаемся, были отрезаны от нас дюнами высотой в десятки футов; дюны защищали наши прибрежные поселения от морских волн, но закрывали нам вид на море. Стремление видеть море победило, и теперь дюны практически исчезли, превратившись в гряды невысоких холмов, которые ни от чего нас не защищают, но зато открывают нам виды, которых так жаждут наши глаза и наш мозг.

Но отнюдь не все в нашем мире предоставлено естественной судьбе и вкусовым сосочкам. Есть и небольшие очаги, где разум возобладал над нашими инстинктивными побуждениями. Мы учредили природоохранительные ведомства и составили планы по защите дикой природы, мы создали системы общественного здравоохранения и социальной гигиены, и каждое из подобных учреждений заставило нас осознанно предпочесть разумное привлекательному. Это настоящий успех, триумф накопленных человечеством в течение многих поколений разумных доводов над интуицией. Но бывают моменты, когда мы пытаемся решить какие-то проблемы самостоятельно, не опираясь на этот опыт, и тогда наш разум отступает, оказавшись в ловушке нашего ментального мира, сконструированного чувствами, предназначенными для поиска съедобных плодов и обнаружения ядовитых змей, а не для того, чтобы разбираться в глобальных экономических кризисах. Коллективно мы всегда принимаем одни и те же решения, независимо от принадлежности к какой-то определенной культуре или от места проживания. У нас есть универсальные чувства и предпочтения, поэтому часто мы делаем универсальный выбор. Австралийские аборигены выжигали леса Австралии. Жители бассейна Амазонки выжигали сельву на берегах Амазонки. Другие племена сжигали леса в Европе и в Северной Америке. Люди жгли леса, во-первых, потому что могли это делать, а во-вторых, потому что результат был предпочтителен. В некоторых местах эти предпочтения привели к крайностям. Большую часть территории Соединенных Штатов, например, теперь занимают лужайки, а не кукурузные поля, что является наиболее совершенным проявлением нашего стремления к полной, простой и незамутненной открытости пространства. Сахар по-прежнему сладкий, соль соблазнительна, а морская гладь и просторы лугов кажутся нам неизъяснимо прекрасными.

Однако все могло бы быть иначе. Все было бы не так, будь наши органы чувств иными – например, если бы мы были слепы, как термиты. Термиты ориентируются в своих темных туннелях, руководствуясь обонянием и осязанием, как кроты, слепыши и другие обитатели глубоких нор и подземелий. В их мире свет утратил всякое значение. У некоторых обитающих под землей видов глаза, некогда служившие их предкам, утратили нервные связи с мозгом, а потом и вовсе атрофировались и исчезли. После исчезновения глаз, естественно, потерял всякий смысл окрас. Для слепой самки пестрый самец ничем не привлекательнее бесцветного. Так как затраты организма на поддержание окраса весьма велики, термиты полностью утратили цвет. Они стали тенями своих предков, окрашенных некогда в золотистые тона луковой шелухи. В альтернативном мире термитов правят бал запахи и текстура поверхностей. В термитники проникли жуки, клещи и даже грибы. Они спрятались там, сохранив при этом свой визуальный облик. Они не похожи на термитов, но их ощущения стали такими же, как у термитов. Они пахнут, как термиты. Что же касается пищевых предпочтений термитов, то они выбирают еду по запаху гнили, которая, вероятно, кажется им сладкой, как нам сахар. Мы, как и термиты, построили свой мир, угождающий нашим чувствам – просто у нас иные чувства. Другими словами, наши мир иной, но в некоторых аспектах он такой же, как мир термитов.

В конечном счете мы часто ведем себя так же, как термиты и муравьи, отдаваясь на милость наших инстинктивных побуждений. Но, поскольку мы не склонны «доверять» нашему телу, в наших действиях часто все же преобладает разум. Дело в том, что наши тела, в частности наши чувства, лгут нам. Они застряли на крыльце дома нашего сознания и никак не могут освоиться в нем, топчась у порога и вспоминая прежние славные дни. Поэтому, коснувшись еды языком, вы наслаждаетесь ее вкусом. Конечно, культура может повлиять на наши вкусовые предпочтения, так же как и на предпочтения зрительные. Мы можем научиться любить змей, так же как научились любить кофе, невзирая на его горечь. Наше отвращение к змеям и тяга к сахару, соли и жиру – это ропот нашей долгой истории, но нам вполне по силам его приглушить. Наши универсальные страхи и притязания были некогда нашей неизбежной судьбой, но теперь они не соответствуют нашим изменившимся потребностям. Какими бы ни были наши правильные действия, они не будут направляться медоуказчиками или вкусовыми сосочками, которые будут упрямо требовать большего, а наши страхи будут призывать нас к борьбе или бегству.