В мой висок ткнулось что-то холодное, и вкрадчивый голос тихо сказал:

— Я же предупреждал тебя, Этти! Разве я тебя не предупреждал? Тебе надо было принять это во внимание, но ты очень самоуверенная девочка и решила действовать по собственному усмотрению, так? А ведь ты сама накликала на себя беду, милочка! Теперь молчи и следуй за мной.

— Я закричу, — пообещала я.

— Не стоит, Этти. Право, не стоит. Я ведь могу нечаянно, от испуга, спустить курок… Ты ведь знаешь, как это бывает, — от неожиданности мои пальцы соскользнут, раздастся выстрел, и вон та прелестная картина окажется испачканной, Этти! И знаешь чем? Твоими собственными мозгами!

На мои глаза, прежде чем я успела обернуться, была напялена темная и тугая повязка, и сильные руки, сопротивляться которым я почла бесполезным, рывком подняли меня с кресла.

— Подождите, какие картины?

Галина посмотрела на Ларикова недовольно. Что он, в самом деле, не может ее выслушать?

— Мои картины, — терпеливо, как ребенку, объяснила она.

— Вы художница?

— Вы что! — возмутилась Галина. — Никакая я вам не художница! Просто у меня были картины. Я и не знала, что они стоят столько… Мне их наш сосед подарил. Его, как и вас, Андреем звали. Только он погиб.

— Какой сосед?

— По коммуналке. Мы раньше жили на Парниковой, дом восемь. Возле Борисова оврага. Три семьи — и один унитаз, короче. Полная чаша скандалов и склок. Знаете, что такое коммуналка?

— Представляю, хотя никогда там не жил. Так что произошло?

— Значит, Иван тогда работал грузчиком в овощном, а я продавщицей. Иван — он ведь из деревни только-только приехал, поэтому там мы и ютились вместе с моей мамой-покойницей, царствие ей небесное. А помимо нас жил еще этот Андрюша со своей женой, только жена-то вот в тот момент от него и ушла… Дочку забрала и ушла. Надоело ей в нищете жить. Андрей один остался и все время рисовал. Он славный был парень, тихий такой… И говорить с ним было легко. Только вот картинки свои он все в ящики складывал, а ящики в комнате не помещались, и он их в коридор вынес. И эта зебра Елизавета Фридриховна…

— А что за Елизавета Фридриховна?

— Третья соседка. Немка из поволжских. Аккуратистка была до тошноты! Она начала фырчать, что Андрей ей весь коридор этими ящиками заполонил — ногу ей поставить негде, а у нее, между прочим, ребенок, и так далее! Да и кто это вынесет, когда воняет масляными красками? Андрей тогда очень огорчился, тем более что ее мальчишку он любил. Да дети-то ни при чем, так ведь? И как раз за два месяца до пожара он вдруг меня останавливает и говорит: «Галя, хочешь, я тебе свои картины отдам?» А у самого глаза какие-то странные, блестят… Как у наркомана. «Что ты, — говорю, — куда я с твоими картинами-то? Мне их и деть некуда…» А он говорит — да у вас же есть загородный домик! Я рассмеялась — одно название, а не домик! «Тебе что, наша фрау мозги проела?» — спрашиваю его. Он молчит. «Нет, Галя, просто я жить не буду. А картины жалко. Я уж так решил — половину тебе, а половину дочке отдам. Только ты их у себя подержи до поры до времени и никому не говори о них. Пусть моя девочка потом их получит». Как-то он говорил странно, будто и не сомневался, что за его спиной смерть стоит. Может быть, просто предчувствовал ее? Молодой ведь еще был! Ладно, я согласилась. Отвезли мы этот ящик к нам, вернулись — да вот тут нас и расселять начали. Дом вроде бы решили сносить. Мы тогда получили квартиру в Солнечном — там жить никто не хотел, потому как бериллиевый завод рядом, а мне все равно было. Куда наша фрау-мадам съехала, не знаю, а Андрей пока еще там оставался. Да так навечно и остался…

Она вздохнула.

— Никто и не знает, почему там пожар ночью случился. Говорят, будто сам он себя и поджег, только я так не думаю. Вот и сохранился только этот его ящик, и больше ничего…

— Хорошо, — прервал ее грустный рассказ Лариков. — Но какое все это имеет отношение к господину Мальперу и профессиональному росту вашего супруга?

— Как какое? — возмутилась Галина. — Да самое прямое! Потому что началось-то все именно с одной из тех картин! Такой небольшой портрет. Девчонка на нем рыжеволосая на солнце щурится. Забавная, на ту француженку мою с набережной чем-то похожая. Есть-то было нечего, а моя соседка Татьяна яйца все рисовала пасхальные да в Корпус мира носила. Вот она и подсказала, что они там за произведения искусства большие деньги дают. Ну Иван эту девочку туда и понес. А вернулся с кучей денег и с этим французом… У того аж сопли из ушей…

— Из носа, — машинально поправил ее Лариков.

— Да какая разница-то, — отмахнулась Галина. — Одно слово — он от нетерпения аж трясся! Иван, слава богу, не был дураком и все картины ему не отдал. Только часть. Пообещал, что попробует еще отыскать. А сам справки навел об этом Лушине, и…

— Постойте, как его фамилия?

— Лу-шин, — повторила Галина. — Вы его что, знаете?

Лариков вскочил.

— Это же… Да черт вас подери, куда вы дели этот ящик? Неужели весь продали?

— Так я зачем к вам пришла?

— Чтобы я помог найти вам убийцу мужа.

— Не только, — отмахнулась Галина. — Чтобы вы помогли найти эти картины. Потому что я-то не дура, я все картины продавать не хотела. Нехристь я, что ль, какой? Живем-то уже хорошо, дом — полная чаша. А картины мне жалко… Он что, знаменитый какой, этот Андрей?

— Его картины все музеи ищут, — отрезал Лариков. — Вы это понимаете? Он же гордость нашего города! Ну, говорите, глупая вы женщина, неужели вы продали все картины для того, чтобы торговать этими вашими вонючими сигаретами и жратвой?

* * *

— Этти! — Лена оглядела комнату.

Куда она могла подеваться?

В комнате было отчего-то свежо, как будто открывали окно. Елена поежилась.

Может быть, Этти вышла во двор?

Она направилась к выходу. Накинув на плечи шубу, подошла к двери и замерла.

Дверь была приоткрыта.

— Этти, — почему-то шепотом позвала Елена, осторожно дотрагиваясь до ручки двери.

Дверь открылась, послушная ее руке.

Елена прекрасно помнила, что закрывала ее, эту проклятую дверь.

Она выбежала во двор, уже не пытаясь справиться с охватившим ее волнением, и снова закричала:

— Этти! Саша!

Ответа не было.

Она пробормотала:

— Господи…

Резко повернувшись, Елена бросилась назад, к телефону. Она знала, что там, в кабинете у Мальпера, записан телефон Ларикова. Мальпер не позволял никому входить в свой кабинет, но сейчас это меньше всего волновало Елену.

— Скушает, — пробормотала она. — И так по его милости с девушкой может случиться несчастье!