— Вижу, как ты вырвалась! — Вольга хорошо понимал, что при Велеме из побега ничего не выйдет.

Он незаметно кивнул кому-то. Велем даже не успел сообразить, что Вольга не один, как вдруг из темноты на его голову обрушился удар дубиной. Дивляна вскрикнула от неожиданности и испуга, видя, как ее брат вдруг падает наземь, а Вольга поспешно зажал ей рот и прошептал на ухо:

— Ничего, не до смерти, не бойся! Мы ж не звери какие, буду я шуря своего убивать! Просто отдохнет немного, а то ведь не пустил бы! Идем скорее!

Он потащил девушку за собой; она еще раза два оглянулась на лежащего брата, но Вольга увлекал ее прочь, и приходилось смотреть под ноги. По узкой тропинке они спустились к Волхову, где уже сидели в двух лодьях плесковские парни. Вольга посадил Дивляну в лодью, и парни немедленно взялись за весла.

— Пригнись, — шепнул Вольга и набросил ей на плечи свой плащ. — Лицо прячь. А то увидит кто нас с девкой — догадаются еще.

Парни мощно налегали на весла. Уплывали назад знакомые берега — старые сопки, покрытые травой, в которой еще прятались оставшиеся с весны горшки с поминальными приношения ми; низкие избушки, провожающие беглецов глазами маленьких, отволоченных по летнему времени окошек, поросшие кустами пятна давних пожарищ, опять избушки, лодки у воды… Вот исчезли во тьме три домишки — Малятины выселки, последнее жилое место нынешней Ладоги. Впереди была только темная река. Все прошлое Дивляны осталось позади, вода несла ее навстречу новой жизни. Жизни, в которой у нее не будет прежнего рода, отца и матери, сестер и братьев, подруг — никого из тех, кто окружал ее с рождения. И чем дальше все это уходило, тем сильнее Дивляной овладевала холодная жуть. Она ушла из рода, сбежала, оборвала свои корни. За спиной у нее оставалась пустота, пропасть, бездна, и эта бездна дышала таким холодом, что Дивляна боялась даже оглянуться, будто могла на самом деле увидеть ее. И с каждым взмахом весел эта пропасть ширилась.

Но разве она первая на свете, кто так поступал? Вспоминались обрывки каких-то рассказов о подобных же побегах — раньше Дивляна особо не прислушивалась, уверенная, что ее это не коснется, а теперь напряженно вспоминала болтовню на павечерницах: «А вот у нас в Морьевщине случай был с одной девкой…» И с варягами, бывало, убегали! Бывает, что родные прощают… Может, и ее простят? Со временем… «Или нет? Или такое нельзя простить?» — холодея от страха, думала она. Даже и не посватайся к ней Полянский князь, родичи не похвалили бы ее за то, что она позволила умыкнуть себя, как простую девку с Ярилиных игрищ. Любой брак — договор между родами. А брак с такими знатными невестами можно заключать как договор между целыми племенами. И она действительно выходит замуж в другое племя — в Плескове кривичи живут. И если это не договор, то… война? Эта мысль ударила Дивляну, словно плеть, но она, не веря в такой ужас, отогнала ее прочь. Да неужели Домагость, стрый Хотеня, вуй Рановид станут из-за нее воевать с князем Судилой? Не может этого быть! Скорее всего, они и знать-то ее не захотят… Неужели навсегда? Нет, не может быть, чтобы отец и мать насовсем отреклись от нее. Наверное, они очень долго, может даже несколько лет, будут сердиться… Но потом, конечно, простят ее — захотят поглядеть внуков… Ведь у них с Вольгой будут дети. И все то, о чем она мечтала — свадьба, выбор имен для новорожденных, — из далекого уже стало совсем близким. Только бы добраться до Плескова!

Дивляну била дрожь, и она жалась к Вольге, стараясь не стучать зубами. Казалось, что ее выход в новую жизнь сродни тому, как если бы она зимой вышла в чисто поле в одной исподке. Ей вспоминалось, как пять лет назад отдавали замуж сестру Святодару: в тот день, когда ее наконец увезли в Вал-город, полдня ушло на всякие обряды, разрывающие связь девушки с ее родом и готовящие ее ко вхождению в другой род. А сколько оберегов на нее навесили Велерада, Милорада и бабка Радуша, тогда еще живая! Бабка, как ведунья, сама отправилась с ней, чтобы в дороге оберегать от порчи и сглаза.

У нее, Дивляны, ничего этого не было. Она вышла из-под защиты рода и чуров, но ничто — пока она не вошла как положено в другой род — ее не заслоняет от всех видимых и невидимых врагов и злыдней. От всех мыслимых бед ее защищает теперь только Вольга, и Дивляна даже в лодье цеплялась за его рукав, будто ей грозила опасность немедленно рухнуть в бездну, если она выпустит эту опору.

— Доберемся! — утешал беглянку Вольга, сжимая ее холодные пальцы в ладони и дыша на них, чтобы согреть немного. — Они ведь не змеи на крыльях огненных, и у них те же лодьи. Хоть на полдня, да опередим их, а нам только бы до дому добраться и ворота закрыть. Не бойся, душа моя, Домагость посердится да перестанет. Не свет ему клином сошелся на Киеве этом, Киев далеко, а мы-то близко!

Он тоже волновался — девку из такого рода умыкнул, это тебе не игрища под кустом! — но все же держался увереннее и бодрее Дивляны. Украсть такую знатную невесту — подвиг впору витязю из кощуны. Отец, князь Судислав, конечно, сперва рассердится, но потом простит. Ведь он, Вольга, не только о себе заботился, но и о чести рода. Какое было бы им уважение, если бы такую невесту у них ради другого князя вырвали из рук? То-то изборские стали бы над плесковскими потешаться — этот упырь лихой, князь Деденя изборский, живот от смеха надорвал бы. А вот не дождется!

Постепенно усталость одолела возбуждение и тревогу. Дивляна то дремала, то вдруг, очнувшись, вглядывалась в темные, освещенные луной берега, в едва различимые фигуры людей на веслах. Не верилось, что это знакомые места, через которые она проезжала и проплывала уже не раз, причем совсем недавно! Вокруг был какой-то чужой, темный мир, и в нем она чувствовала себя потерянной и одинокой.

Ближе к утру она так замерзла, что отчетливо стучала зубами.

— Попроситься бы куда погреться, да ведь тут еще близко, тебя и меня в лицо знают! — говорил Вольга. — Может, хоть к берегу пристать, костер разжечь? А, ребята? А то совсем моя невеста замерзла!

— Отчего же не пристать? — отвечали парни. — Чуток погреться надо, да и нам отдохнуть неплохо.

— Вон, гляди, избушка виднеется! — Кто-то из плесковичей заметил что-то темное над водой. — И подойти можно. Рыбаки, надо думать, живут. Пойдем туда.

Лодья подошла к берегу, Вольга вынес Дивляну, и вскоре она уже сидела на каком-то чурбаке, прижав застывшие ладони к теплому боку маленькой глиняной печки. Избушка оказалась пуста и покинута: то ли хозяева перемерли, то ли переселились куда-то в другое место, но здесь не осталось ничего из пожитков, кроме лавок и пары треснутых горшков. Зато была печка, и ее после некоторых усилий, брани и уговоров удалось растопить.

Отогревшись, Дивляна вдруг поняла, что засыпает и падает, и с этим ничего нельзя было поделать: веки опускались, хоть пальцами держи. Она не спала почти двое суток: прошлую ночь — от радости, эту — в дороге. Очнувшись в очередной раз, девушка обнаружила, что лежит на лавке, завернутая в Вольгин кожух, а тот стоит в дверях и выпроваживает кого-то:

— Пошли вон, дайте девке отдохнуть! Иди в лесу, Выдра, голоси!

Наконец-то ей было тепло, и она заснула, как провалилась, едва коснувшись щекой колючего плаща из толстой шерсти, из которого Вольга сделал ей подушку. Через какое-то время — короткое или долгое, не понять — Дивляна наполовину проснулась и обнаружила, что Вольга лежит рядом с ней, обняв ее и накрывшись тем же кожухом. На узкой лавке вдвоем было тесно, но так даже лучше, потому что в его объятиях ей было восхитительно тепло и приятно. Его присутствие успокаивало, и она заснула снова, прижавшись лицом к его плечу.