Не удовлетворившись изгнанием из зала собственных дочерей, они настояли на том, чтобы помещение немедленно покинули и дочери их друзей. Джим нисколько не был тронут, когда некоторые – и даже юная Марта Кацби, которую чуть не волоком оттащила от него разъяренная мать, – подбежали к нему, чтобы пожать на прощание руку. Ведь они все равно уходили – кто надменно, а кто с сожалением, стыдливо бормоча извинения.

– Прощайте! – задумчиво произнес он. – Деньги за неиспользованные занятия я верну всем завтра утром!

Да и уходили все, в общем-то, без особых сожалений. С улицы донесся шум их отъезжающих автомобилей – торжествующий грохот моторов заполнил ликованием теплый сентябрьский воздух; так звучит юность и надежды, громоздящиеся ввысь, прямо в небеса. Вперед, к берегу океана, чтобы окунуться в его волны и забыть – забыть и его, и неуютное чувство, возникшее у них при виде его унижения.

Все разъехались; в зале остались лишь он да Хьюго. Джим вдруг сел, уронил голову и закрыл лицо руками.

– Хьюго! – хрипло сказал он. – А ведь мы им не нужны!

В ответ прозвучал голос:

– Ну и что?

Он поднял голову – рядом с ним стояла Амантис.

– Лучше бы вы уехали с ними, – сказал он ей. – Сейчас я для вас – не лучшая компания!

– Это еще почему?

– Потому что вы теперь – светская девушка, а я для этих людей – всего лишь слуга! Вы ведь теперь в их обществе, это я вам устроил. Так что уходите, а то они вас больше не будут звать к себе на балы!

– А они и так не зовут, Джим, – негромко сказала она. – На завтрашний вот не пригласили.

У него на лице появилось негодование.

– Как же так? Не пригласили?!

Она покачала головой.

– Я их заставлю! – в ярости воскликнул он. – Я им докажу, что они должны! Я… Я…

Она подошла к нему поближе; ее глаза заблестели.

– Джим, да вы не переживайте! – Она хотела его успокоить. – Не о чем переживать! Что мне до них? Завтра мы сами пойдем веселиться – только мы с вами, вдвоем!

– Я ведь из очень хорошей семьи! – с вызовом произнес он. – Зрите в корень!

Она слегка потрепала его по плечу:

– Знаю. Вы – лучше всех их вместе взятых, Джим!

Он встал, подошел к окну и стал печально смотреть, как уходит день.

– Лучше бы я так и оставил вас дремать в вашем гамаке!

Она рассмеялась:

– Я ужасно рада, что вы так не сделали!

Он обернулся и мрачно посмотрел в зал.

– Подмети здесь, Хьюго, и закрывай, – сказал он дрогнувшим голосом. – Лето кончилось, и нам пора собираться домой, на юг!

Осень пришла раньше обычного. Проснувшись на следующий день, Джим Пауэлл обнаружил, что в комнате холодно; феномен сентябрьского морозца на какое-то время заставил его забыть о том, что произошло накануне. А когда он опять вспомнил о вчерашнем унижении, смывшем весь бодрящий блеск с ушедшего лета, его лицо погрустнело. Ему оставалось лишь одно: вернуться туда, где все его знали и где белому человеку никогда и ни при каких обстоятельствах не скажут тех слов, что услышал он здесь в свой адрес.

После завтрака к нему почти вернулась его обычная беспечность. Ведь он родился на юге, и зацикливаться на чем-то одном ему было не свойственно. То, что его когда-то ранило, он вспоминал лишь строго определенное количество раз – а затем это событие навсегда уходило в бездонную пустоту прошлого.

Но когда он, в силу привычки, пришел в свое закрытое учреждение, уже перешедшее в разряд воспоминаний, как и ранее сгинувшая здравница мистера Снорки, у него в сердце вновь воцарилась меланхолия. В зале, в глубокой тоске посреди разбитых хозяйских надежд, сидел лишь Хьюго – воплощенное отчаяние.

Обычно нескольких слов Джима было достаточно, чтобы в душе у Хьюго воцарился молчаливый восторг, но сегодня утром этих слов не нашлось. Два месяца Хьюго пребывал на такой вершине, о которой он раньше и мечтать не мог. Он получал истинное удовольствие от своей работы и отдавался ей со всей страстью, появляясь в зале задолго до начала занятий и задерживаясь там даже после того, как расходились все ученики мистера Пауэлла.

День тянулся медленно, впереди был ничего не сулящий вечер. Амантис не пришла, и Джим, отчаявшись, решил, что она, наверное, передумала с ним сегодня ужинать. Возможно, это и к лучшему – никто не увидит ее в его обществе. Хотя, подумал он уныло, их и так никто бы не увидел – все ведь будут на большом балу в особняке Харланов.

Когда сумерки погрузили зал в невыносимый полумрак, он в последний раз запер двери, снял табличку «Джеймс Пауэлл, М. Д. Н. Гитара, кости и кастет» и отправился обратно к себе в отель. Бегло просмотрев неровную кипу счетов, он обнаружил, что предстоит еще заплатить за месяц аренды зала, за несколько разбитых окон и за новое оборудование, которым даже не начали пользоваться. Джим вел дело на широкую ногу, и в финансовом плане за лето похвастаться оказалось нечем.

Закончив разбираться со счетами, он вытащил из коробки фрак и осмотрел его, проведя рукой по гладким лацканам и сатину подкладки. Фрак, по крайней мере, у него останется – может быть, в Тарлтоне его когда-нибудь пригласят на бал, куда можно будет его надеть?

– Ну и ладно! – с улыбкой произнес он. – Все равно это была всего лишь никчемная школка! Там, дома, есть ребята, которым здешние и в подметки не сгодятся!

Насвистывая без тени уныния «Дженни, царица лентяев», Джим облачился в свой вечерний костюм и отправился в центр города.

– Мне орхидеи! – сказал он приказчику. И с чувством гордости осмотрел свою покупку. Он знал, что ни у одной из девушек на балу у Харланов не будет ничего прекраснее, чем эти экзотические цветы, томно опиравшиеся на зеленые листья папоротника.

Тщательно выбрав такси, чтобы оно как можно больше походило на личный лимузин, он отправился в пансион к Амантис. Она спустилась вниз; на ней было розовое вечернее платье, и орхидеи органично, словно краски закатного солнца, растворились на его фоне.

– Предлагаю отправиться в «Казино-отель», – сказал он. – Ну, или куда хотите.

За ресторанным столиком он посмотрел на погруженный во тьму океан, и его охватила неотвязная печаль. Окна были закрыты, чтобы внутри не было холодно, оркестр играл «Калулу» и «Луну над Южным морем», и на какое-то время, глядя на сидевшую перед ним юную красавицу, он вдруг ощутил разлитую вокруг романтику. Танцевать они не пошли, и он был этому рад – так проще было не думать, что прямо сейчас в другом месте идет бал, яркий и блестящий, но им туда не попасть.

После ужина они сели в такси и час катались по песчаным дорогам; за редкими деревьями время от времени виднелся океан, на поверхности которого отражались звезды.

– Джим! Я хочу сказать вам спасибо, – сказала она, – за все, что вы для меня сделали!