— Она рассказывала мадемуазель Тримастон о моей маме, — сказала Мари-Кристин.

Я заметила выражение легкой посады, промелькнувшее на лице Кандис.

— О, да, — сказала она. — Это у нее навязчивая мысль. Она до сих пор не оправилась от смерти моей сестры — то и дело заговаривает об этом. Даже с людьми, которым это, может быть, совсем не интересно. Внезапная смерть, это такой удар.

— Мне это хорошо известно, — сказала я. — Моя мама скоропостижно умерла совсем молодой.

— Тогда вам будет нетрудно понять и простить бедную Нуну. Вот это была наша комната — детская. Нуну сама здесь наводит порядок. Это ее владения. Я думаю, она сидит здесь и вспоминает разные случаи из прошлого. Не знаю, на пользу ли это ей или во вред.

— Я думаю, она получает от этого своего рода утешение. Так иногда бывает.

Я увидела в комнате две маленькие кроватки, туалетный столик, окно, выходящее на ручей и мельницу.

— Очень живописно, — заметила я.

Она повела меня к выходу, и мы прошли через сад к ручью.

— Детьми мы часто играли на мельнице, — сказала Кандис. — Нуну это приводило в ужас. Она всегда боялась, что с нами что-нибудь случится.

Мы вернулись обратно в дом. Нуну ждала нас в гостиной. Я поблагодарила их обеих за гостеприимство и сказала, что очень приятно провела у них время.

— Вы непременно должны навестить нас еще раз, — сказала Кандис.

Мари-Кристин довольно улыбалась. Мы сели на лошадей и поехали назад.

— Ну вот! Теперь ты познакомилась с тетей Кандис и Нуну.

— Мне было очень интересно. Они обе были так любезны.

— Почему бы им не быть любезными?

— Не всегда нежданным гостям бывают рады.

— Тетя Кандис — сестра моей мамы, я ее племянница, Нуну была им нянькой. А это значит, они всегда должны быть мне рады.

— Но она, по-моему, не горит желанием видеться с семьей, с которой породнилась ее сестра, а ты — член этой семьи.

— Это потому, что она винит моего отца в смерти мамы.

— Винит твоего отца! Я считала, что это была чистая случайность — падение с лошади.

— Все равно, она считает, что это его вина. Я точно знаю. Поэтому она не бывает в Мезон Гриз.

— Кто тебе это сказал?

— Никто. Я сама знаю.

— У тебя живое воображение, Мари-Кристин.

— Ты меня разочаровала. Ты говоришь точно, как эта старуха Дюпон.

— Скажи мне, — начала было я, но Мари-Кристин упрямо насупилась и поскакала вперед. Так мы и вернулись в Мезон Гриз.

Это был необычный и интересный день.

Я упомянула об этой поездке Анжель. Она была изумлена.

— Мари-Кристин возила вас туда! Никогда не знаешь чего от нее ждать! Мы почти не общаемся с Кандис. Причем, по ее вине. Она, мне кажется, не очень хочет с нами встречаться. Возможно, все эти воспоминания слишком болезненны. Мы никогда не поддерживали тесных отношений. Хотя, живя здесь, Марианна постоянно ездила на мельницу к своей сестре и старой няне.

— Наверное, ее смерть была для них ужасным ударом.

— Вы видели их няню, не так ли? Она любила девочек до безумия. Думаю, эта смерть больше всего потрясла ее. Одна из наших служанок — приятельница Луизы Грильон, и через нее до нас доходят разные сплетни. Эта старуха нянька особенно души не чаяла в Марианне. И после ее смерти стала немного странной. Жерар совершил большую глупость, женившись на этой девушке. Это было не то, что мы называем manage de convenance. Мы все были огорчены, но он был совершенно ослеплен любовью! Натурщица! Правда, многие считали ее очень привлекательной.

— Если судить по тому портрету, такой она и была.

— Ее писали многие художники. Как только увидят ее, сразу у них появляется желание написать ее портрет. Так что ее портреты можно встретить в разных галереях. Самый известный из них написан одним норвежцем, а может быть, шведом… Одним словом, скандинавом. Его имя Ларе Петерсон. Бедный Жерар! Думаю, это немного выбило его из колеи. Естественно, он считал, что его портрет Марианны будет лучшим.

— Наверное, она была удивительной женщиной, раз вызывала к себе такой интерес.

— Ее считали необыкновенно красивой.

— Должно быть, вы хорошо ее знали.

— Нет, не могу сказать. Они с Жераром большей частью жили в Париже.

— А Мари-Кристин жила здесь?

— Да. Здесь лучше для ребенка. Все это время она оставалась на моем попечении. Нельзя сказать, чтобы Марианна бьша хорошей матерью. То чересчур любящая, а то и не вспоминает о ребенке.

— Понимаю.

— С самого начала все шло не так, как хотелось бы. Даже когда Марианна жила здесь, она чаще бывала на мельнице, чем в этом доме. Она была очень дружна с сестрой и, конечно же, няня поощряла ее поездки к ним, — Анжель пожала плечами. — А теперь все кончилось.

— Ну, а ваш сын, он большую часть времени проводил в Париже?

— Да, так было всегда. Для него искусство — это все. Я давно это поняла. Мы жалели, что он рос не таким как все. Он бы мог тоже заниматься банковским делом, как Робер, или юриспруденцией вместе со своим отцом. Кроме того, есть же еще и имение — хотя и небольшое, но оно тоже требует времени. Но он с детства понял, что его влечет живопись. Пожалуй, Мари-Кристин не следовало брать вас с собой туда вот так, без предупреждения.

— Я думаю, эта идея пришла к ней внезапно.

— Как и большинство идей Мари-Кристин.

— Они обе были очень любезны и пригласили нас приезжать еще.

Анжель опять знакомым движением пожала плечами, и я подумала, что если она и недовольна моим знакомством, то лишь самую малость.

Через два дня она предложила съездить, наконец, в Париж.

— У Робера есть небольшой домик на Рю де Мерле, — сказала она мне. — Там живет консьерж и его жена — они занимают подвал. Они сторожат дом, когда Робер подолгу отсутствует, и заботятся о нем, когда он приезжает.

Я с воодушевлением восприняла эту новость и немедленно пошла готовиться к поездке.

Париж — город парков и мостов, темных аллей и широких бульваров, город, чья бурная история живет в его старинных домах и памятниках, очаровал меня.

Мне хотелось посмотреть все, и Робер с Анжель с гордостью и удовольствием стали моими гидами.

Меня ошеломило величие собора Нотр Дам. От него так и веяло стариной. Робер рассказывал, какая это была трагедия, когда во время революции толпа пыталась разрушить его.

— К счастью, Наполеон пришел к власти как раз вовремя, чтобы спасти его от разорения и разрушения, — удовлетворенно добавил он. — Но еще и Луи Филипп до того, как он отрекся лет двадцать назад, много сделал для возрождения былого великолепия.