Во-вторых, за домом городского чудака была установлена слежка. Около дома Циолковского постоянно околачивались субъекты в рыжих пальто и облезлых котелках, что особенно было заметно 1914–1915 годах. Эта публика устраивала дежурства шпиков, и это обстоятельство особенно выводило из равновесия учёного. И вот, несмотря на все эти препятствия, юный Чижевский отваживается прийти в дом человека, слово которого так глубоко задело его душу. Дом находился в низине. Опять препятствие, которое следовало преодолеть. Долго пришлось искать убогое жилище. Уже тогда можно было отказаться от своей затеи и вернуться назад, в свой привычный мир. Посмотрите, какая диалектическая пара вырисовывается в этом сопоставлении верха и низа. Дом Учителя в самом низу, и он труднодоступен, но Учитель говорил о звёздах, о полётах в космос, о возможности проникнуть туда, куда удавалось заглянуть лишь с помощью телескопа. Получается воплощённая в жизнь фраза: «Per aspera ad astra» (через тернии – к звёздам). И вот дверь учителя, как дверь жилища мага, наконец, открывается, и они оба по скрипучим ступеням поднимаются, наконец, наверх в «светёлку» и не могут уже наговориться. Мальчик всё понимает. Он видит нужду своего Учителя, видит этот резкий контраст между внешним и внутренним. Впоследствии Учитель сам посетует ему на свою горькую судьбу, и ученик увидит, ощутит всем сердцем, что мысли такого рода разъедали душу Учителя, его тело, оскорбляли в нем ученого, ищущего человека, жертвовавшего всем во имя идеи, столь важной для человечества. И только жена Циолковского, его, Варвара Евграфовна, и дочери никогда не нападали на Константина Эдуардовича. Они не вполне уясняли себе, каким богам он молится, чему он служит, но своим женским чутьем постигали, что Константин Эдуардович, вечно склоненный над рукописями, вычислениями и чертежами, делает нечто очень важное, очень большое, нечто недоступное современникам. Это была глубокая вера, помогавшая стоически переносить все тяготы жизни, все лишения многочисленной семьи, хроническую бедность и нужду. А разве не нечто близкое нашёл в двух своих любимых женщинах и сам Чижевский, разве его, сироту, не согрели своей любовью и любимая тётушка, и мудрая бабушка, внушив мальчику с ранних лет, что он «добряк удивительный»?

На наш взгляд, А.Л. Чижевский – это пример того, как наука и должна только делаться этими по-настоящему «удивительными добряками», а без этого наука может привести нас только в ад, может лишь заключать договор с самим чёртом. Дружба Циолковского и Чижевского граничила с настоящей Любовью. Они оба были «добряки удивительные» и вот, что мы находим в воспоминаниях Александра Леонидовича о своём Учителе и старшем товарище: «Мне приятно погружаться в эти воспоминания о Циолковском, как будто не было десятилетий, приближающихся к половине века, так ярко и отчетливо доносит до меня память о наших встречах, почти всегда научных разговорах, ибо мы не могли тратить время на пустые разговоры ради времяпрепровождения, ради того, чтобы забыть скуку. Мы не могли пожаловаться на то, что были когда-либо свободными, праздно проводили время и тем более – скучали. Судьба дала нашему мозгу и нашим рукам бездну дел, с которыми мы никак не могли справиться. Бездна дел! Для нас это было обычное явление, повседневное, непрерывное. У нас никогда не было свободного времени, когда мы могли бы заняться ну хотя бы просто созерцанием природы… Мы и в этом созерцании были взволнованы и всегда заняты наблюдением. Каждая букашка, каждая мошка, каждый листик, каждая травка являлись нам величайшей загадкой, и наш мозг пытливо работал над ней… чаще всего бесполезно. Но иногда нам везло – мы делали некоторые обобщения. Это нам давало исключительную радость. Мы всегда занимались только своим делом, и это было одно из величайших благ, на которое может рассчитывать человек… Что значит «свое дело»? Это – поиски ответов на вопросы, которые ставили мы сами перед своим мозгом, перед своей жизнью, перед природой… У нас с Константином Эдуардовичем в этом отношении было так много общего, хотя мы и работали в разных областях, что это сближало нас и мы никогда не жалели времени друг для друга. С каким искренним и сердечным вниманием занимался моими делами К.Э. Циолковский, с точно таким же воодушевлением я занимался – его! Константин Эдуардович знал, что такое справедливость и несправедливость. Всю свою жизнь он посвятил науке, и чаще всего от этой науки ему было солоно, а не сладко. Он ценил – и еще как ценил – доброе, приветливое слово, слово поддержки, доброту и отзывчивость сердца. И сам проявлял эти чувства по отношению к людям. Если над ним не издевались – это было уже хорошо, если его поддерживали – он был счастлив.

В течение многих лет, начиная с 1914 года, каждые зимние и летние каникулы, а то и большее время я проводил в Калуге у моих родителей. В 1918–1919 годах большую часть я жил в Калуге. Я неизменно наносил визиты Константину Эдуардовичу, а затем мы посещали друг друга помногу раз. Я, конечно, заходил к нему чаще, чем он к нам.

За пятнадцать лет – с 1915 по 1930 – в Калуге я пробыл не менее пятидесяти месяцев, за которые имел минимум двести пятьдесят встреч с Константином Эдуардовичем. Случались дни, когда мы с утра и до вечера бывали вместе, совершали прогулки в бор, в загородный или городской сад, вели беседы и споры в его светелке или в моей лаборатории, у нас дома.

Дружба с К.Э. Циолковским была настолько искренней и большой, что я никогда не мыслил какого-либо большого научного дела без него, ибо мои научные дела мы всегда подвергали совместному обсуждению и критике. Мой старший друг платил мне той же приязнью, делился со мной своими мыслями, читал мне свои неопубликованные произведения, по многим вопросам мы производили совместные вычисления, он поручал мне выяснить или решить ту или иную задачу, стоящую перед ним, и т. д. В моей личной научной деятельности Константин Эдуардович сыграл очень большую роль».

Читая эти строки, невольно чувствуешь эту невероятную теплоту и любовь, которая связывала две столь разные и, одновременно, близкие души, души, рвущиеся за пределы Земли. На наш взгляд, именно эти особые человеческие отношения и являются исключительной чертой всего «русского космизма». Циолковский прикипел душой к юному Чижевскому, последний откликнулся на этот порыв и ответил Учителю и другу такой же добротой и любовью, а задолго до этого молодого Циолковского заметил в библиотеке другой представитель «русского космизма», философ Фёдоров и стал подкармливать не совсем адекватного читателя, этого гениального самоучку, подкармливать в буквальном смысле слова, а заодно и окормлять своими идеями о Космосе, об учении отцов и о воскрешении мёртвых как об основном сыновнем долге перед умершими родителями. Как говорила М. Цветаева, и всех их объединяла «круговая порука Добра».

Те из читателей этой книги, кто в первой части успели познакомиться с биографией Циолковского, во многом построенной на цитатах из его собственных рассуждений, могут почувствовать некоторое недоумение: «Как! Человек, который предлагал убивать всех кошек, собак, коров и прочий домашний скот, человек, для которого жизнь пьяницы, проститутки и прочих маргинальных элементов ничего не стоила и подлежала лишь уничтожению, вдруг характеризуется как необычайно добрая и любящая личность? Возможно ли такое?» Возможно. Ещё К.Г. Юнг сказал, что внутренний мир любой богатой личности напоминает шкаф с различными полками, на каждой из которых могут находиться различные качества и характеристики, причём характеристики эти могут быть и взаимоисключающими. И, главное, содержание этих полочек никогда не перемешается между собой. Когда речь идёт о выдающейся личности, то наличие самых кричащих противоречий будет лишь свидетельствовать о мере одарённости этой самой личности. Гениальности всегда свойственна некоторая неадекватность, чаще всего, непонятная обывателю. Взгляды – это одно, а поведение и веления сердца – это совсем другое.