Холмс познакомился со Стэкхерстом вскоре после своего приезда в Суссекс и сразу же подружился с ним. Они сошлись так близко, что заходили по вечерам друг к другу, не дожидаясь приглашения. Это еще одно свидетельство перемен в Холмсе. Когда он жил в Лондоне, он не стал бы поощрять визиты без приглашения и нечасто бывал даже у своего давнего друга Уотсона. В определенном смысле Стэкхерст заменил Холмсу Уотсона. Как и Уотсон, Стэкхерст был жизнерадостным и спортивным, в прошлом – университетским чемпионом по гребле. Он с удовольствием совершал с Холмсом прогулки, и они вместе плавали. Стэкхерст был выпускником Оксфорда или Кембриджа, весьма образованным человеком. Этим он отличался от Уотсона, у которого было не столь академическое образование. Холмс общался также с некоторыми учителями школы Стэкхерста, например с Фицроем Макферсоном, преподававшим естественные науки, с которым у Холмса также были общие интересы. Познакомился он и с менее общительным Яном Мэрдоком, учителем математики – молчаливым человеком, который ни с кем не дружил.

Холмс был в хороших отношениях с местным полицейским Андерсоном, которого описывает как «толстяка с рыжими усами, низкорослой суссекской породы». Правда, он спешит добавить, что «под неповоротливой угрюмой внешностью» крылся «незаурядный здравый смысл». Такая снисходительность резко отличается от раздражения, которое вызывали у Холмса «неторопливость и обстоятельность» мышления Уотсона в последние месяцы перед отставкой.

Несмотря на нелюбовь к публичности, известность Холмса как частного сыщика-консультанта неизбежно последовала за ним в Суссекс. О его деятельности было известно Андерсону. Инспектор Бардл, которого вызвали расследовать смерть Фицроя Макферсона, упоминает об «огромном опыте» Холмса в расследовании преступлений. Стэкхерст, умоляя Холмса применить свое мастерство, когда аналогичное нападение было совершено на другого учителя его школы, говорит о его «мировой славе».

Но нельзя сказать, что Холмс полностью изменился, что становится очевидным во время расследования дела о «Львиной гриве». Он по-прежнему скрытен. Когда инспектор Бардл спрашивает его, не догадывается ли он, что за странные рубцы на спине Макферсона, Холмс загадочно отвечает: «Может быть, догадываюсь. А может быть, и нет». И, как прежде, он готов в случае необходимости преступить закон. Так, он предлагает тайно обыскать комнату Мэрдока в его отсутствие. Стэкхерст участвует в этой секретной операции – как когда-то в прошлом Уотсон помогал Холмсу в его незаконных действиях.

А еще Холмс все так же склонен порой преувеличивать. В первой фразе своего рассказа о «Львиной гриве» он называет тайну смерти Макферсона «одной из самых сложных и необычайных задач, с которыми я когда-либо встречался в течение моей долгой жизни сыщика». А чуть позже говорит, что не припомнит случая, когда «так остро ощущал бы свое бессилие», преувеличивая сложность расследования. По сравнению с прежними делами – такими, как «Собака Баскервилей» или «Второе пятно», – расследование дела о «Львиной гриве» относительно простое, а необычность его связана исключительно с особенностями способа, которым был умерщвлен Макферсон.

Проводя это расследование, Холмс демонстрирует явный упадок своего мастерства – быть может, из-за того, что давно не применял его. Прошло почти четыре года с тех пор, как он занимался расследованиями. Возраст также мог притупить остроту ума: ему было пятьдесят пять. Холмсу потребовалось больше недели, чтобы понять значение предсмертных слов Макферсона «львиная грива» и связать их с тем, что когда-то прочел в книге Дж. Дж. Вуда «Встречи на суше и на море», экземпляр которой был у него на чердаке. Когда Холмс был моложе и обладал способностью в случае необходимости извлекать из памяти нужную информацию, ему бы не потребовалось столько времени, чтобы вспомнить соответствующий отрывок с подробным описанием Cyanea capillata[72].

Сам Холмс, возможно, подозревает об ухудшении своих умственных способностей: он сравнивает свой ум с «кладовкой, битком набитой таким количеством всяческих свертков и вещей, что я и сам с трудом представляю себе ее содержимое». Это резко отличается от описания, которое он дал Уотсону двадцать шесть лет назад, до начала расследования «Этюда в багровых тонах». Тогда он говорил о том, что ум человека подобен «пустому чердаку», который каждый заполняет по собственному вкусу. Тот, кто хранит хлам, – глупец. Умный хранит там только те сведения, которые могут ему пригодиться, а все остальное выбрасывает.

Интересно, что у Холмса резко изменилось отношение к женщинам. Еще до своего отъезда в Суссекс он стал проявлять к ним больше сочувствия. В 1902 году, при расследовании дела о «Знатном клиенте», он выразил беспокойство о Вайолет де Мервиль. Хотя у него вызывали раздражение ее гордыня и высокомерие, его тревожила мысль о ее судьбе в том случае, если она выйдет за барона Грюнера. Он говорит: «Мне стало жаль ее, Уотсон. Я испытывал к ней почти такие же чувства, как к собственной дочери».

Еще большее впечатление произвела на Холмса Мод Беллами, с которой он познакомился, расследуя дело о «Львиной гриве». «Я мало увлекался женщинами, ибо сердце мое всегда было в подчинении у головы, – пишет Холмс, – но, глядя на прекрасные тонкие черты, на нежный, свежий цвет лица, типичный для этих краев, я понимал, что ни один молодой человек, увидев ее, не мог бы остаться равнодушным». Позже он добавляет: «Мод Беллами навсегда запомнится мне как одна из самых красивых и самых достойных женщин».

Со времен его краткого знакомства с Ирен Адлер восемнадцатью годами раньше никогда еще Холмса так не трогали красота и сила характера женщины. В этих высказываниях также звучит нотка несвойственной ему ранее грусти, словно Холмс сожалеет, что у него никогда не было дочери, или скорбит об ушедшей молодости. Ведь он мог бы влюбиться в такую девушку, как Мод Беллами, если бы его сердце не подчинялось уму. Но теперь было слишком поздно.

Хозяйством Холмса занималась пожилая экономка, имя которой он не называет. Некоторые комментаторы предположили, что это миссис Хадсон, которая покинула свой дом на Бейкер-стрит, чтобы заботиться о Холмсе, удалившемся от дел. Я считаю, что это не так. Если бы экономкой была миссис Хадсон, Холмс называл бы ее по имени. Кроме того, не в характере миссис Хадсон было сплетничать, к чему явно имела склонность суссекская домоправительница Холмса, причем до такой степени, что он вынужден был отбить у нее охоту к этому занятию. Благодаря длительному знакомству с Холмсом, продолжавшемуся девятнадцать лет[73], миссис Хадсон прекрасно понимала, что не стоит заводить праздные разговоры с этим джентльменом. Создается впечатление, что неведомая суссекская экономка – местная болтливая женщина, возможно вдова, прожившая в этих местах всю жизнь.