— Задал бы этот вопрос Арамису… — буркнул Ян, сопя над бумагами. Ему было явно не до нас, но меня подзуживало дурацкое упрямство (бывает иногда такое).

— Арамис же больше не вылезает из Футурума… А ты что, знаешь меньше, чем он?

Чибис молчал рядом со мной. Мне казалось, что осуждающе. Ян сказал:

— Конечно, меньше. Спроси меня о чем-нибудь попроще…

— О чем?

— Клим… — сердито шепнул Чибис. А Ян сдержанно ответил:

— Например, о диалектике квантовых уравнений Корнеева и Штейна, связанных с аномалиями темпорального поля второго уровня…

Я куснул губу и хотел спросить об этой диалектике, но у Яна затарахтел на столе красный телефон. Ян опять оторвался от бумаг, слушал полминуты, потом оглянулся на нас:

— Братцы, вы извините…

Мы вышли из конторки и зашагали по коридору. Жужжали под потолком желтые лампочки. Мы с Чибисом шли рядом, а Шарнирчик в двух шагах позади. Чибис мне сказал:

— Чего ты пристал к Яну? У него куча дел, а ты лезешь со всякой неразберихой…

— Потому что хочу, чтобы сделалась «разбериха»…

Шарнирчик сказал у нас за спиной:

— Ян тут не поможет. Природа этих ключиков пока не поддается расшифровке. Для этого надо проникать в пространство уровня эм-зет, а такое пока не удавалось никому…

Мне спросить бы: что за «эм-зет»? Но почудилось, что Шарнирчик хихикнул. И я бросил через плечо:

— А тебя не спрашивают…

— А я просто так сказал, без «спрашиванья». Жалко, что ли?

— Конечно, жалко! Таскаешься за нами, лезешь не в свои дела! Да шпионишь еще!

— Когда это я шпионил? — Шарнирчик возмутился так, что в нем, кажется, зазвенели все железки.

— А сколько раз! Суешься, куда не надо, а потом болтаешь!..

Я ждал, что Шарнирчик заругается. Но он вдруг ссутулился и побрел от нас обратно по коридору. Меня царапнуло. Я чуть не сказал ему в спину: «Да ладно тебе обижаться-то…» Но тут вмешался Чибис. Он прошелся по мне сине-зелеными глазами (при лампочках они казались почти черными):

— Зачем ты так на него?

Мы оба остановились.

— Как? — сказал я.

— Думаешь, если он не человек, то ничего не чувствует?

Я давно уже не помнил, что Шарнирчик — «нечеловек». Он был для меня как обыкновенный парнишка, вроде одноклассника. Но он был капризной личностью, а я таких не люблю, будь они хоть из костей с мясом, хоть из железа. Я так и сказал Чибису. Но он не поверил (или сделал вид, что не верит):

— Это ты сейчас так говоришь. А по правде…

— А что по правде?.. Чибис, я не понимаю: чего ты на меня наезжаешь? Я… тебя чем-то разозлил?

— Не чем-то, а вообще, — сказал он, глядя поверх моего плеча. — Делаешь вид, что добренький, а на самом деле…

— Когда я делал такой вид?!

— Сколько раз… С Яном рассуждаешь про «добро с добротой», а сам…

Я с Яном рассуждал про это один или два раза в жизни! Мы вместе с Чибисом рассуждали. Когда говорили о всяких энергетических полях и дисбалансах. Так и хотел я сказать Чибису. Но вдруг понял: ему это не надо. Ему надо, чтобы появилась причина для ссоры. Хоть какая…

Почему?!

Мне бы сказать: «Чибис, что с тобой? Я в чем-то виноват, да? Ну, тогда… прости меня…»

Но я с младенчества терпеть не мог просить прощения. Даже если в чем-то провинился! А сейчас — в чем? И сказал:

— Что-то не понимаю я тебя… Чибисов…

— Ну и не понимай. Это ведь удобнее всего — не понимать. Рычишь на всех… Даже на Саньчика и Соню. То такой добренький с ними, вермишелькой кормишь, а то… Вон, тогда как заорал на Саньку: «Голову оторву!»

Я, правда, заорал однажды. Потому что он стал отковыривать стамеской от полена кусок сосновой коры, стамеска сорвалась, и он чуть не всадил ее себе в ногу. Я перепугался, вот и завопил: головотяп, мол.

— Он же сам виноват! Мог ведь калекой сделаться! Я и на Лерку ору, если она рискует по глупости…

— На Лерку тем более, — кивнул Чибис. Кажется, даже с удовольствием. — Даже туфлей огрел, как корову в стойле… Тоже доброта…

Он был сейчас какой-то чужой. Будто и не Чибис вовсе. Ну а я… должен, что ли, на четвереньки садиться перед ним?

— Ты в мои семейные вопросы не влезай… Я ведь не суюсь в твои дела с тетушкой…

— Этого еще не хватало!

— Не бойся, не буду…

— Ты тоже не бойся. Я тоже больше не буду.

— Вот и хорошо.

— Вот и договорились…

С этими словами мы вышли на двор.

— Пока… — сказал Чибис. И пошел, не оглядываясь.

— Пока, — сказал я ему в спину. И зашагал к арке, которая вела в наш двор.

Я пришел домой, сел на тахту и стал смотреть в стенку.

Сначала я ничего такого не чувствовал. Никаких угрызений и опасений, только досаду на Чибиса. Какая сколопендра его укусила? Может, с теткой опять не поладил? Или от матери плохие известия? Но я-то при чем? Раньше бывало наоборот — поделится неприятностями и сразу веселеет… А, может, все же это я в чем-то виноват? Но в чем? Взял бы да сказал прямо!..

Ну да, я в самом деле иногда веду себя по-свински. И с Леркой, и с Вермишатами. Сам чувствую, раздражительный стал. Мама не раз говорила: «Переходный возраст». А один раз выразилась непонятнее: «Гормоны, наверное. Пубертатный период…»

Я пристал к маме: что это такое. Она сказала:

— Нынче на все вопросы есть разъяснения в Интернете.

— Он вторые сутки не работает.

— Тогда спроси папу. Это мужская тема…

Я спросил. Папа ответил по-мужски прямо. Сказал, что это период, когда в подростках пробуждаются «жизненные соки». В мальчиках прорезается повышенный интерес к девочкам, не дают покоя всякие фантазии. Мальчики подолгу не могут уснуть, возятся под одеялами, а когда засыпают, видят сны, про которые неловко рассказывать…

— С тобой такого еще не случается? — по-деловому спросил папа.

Я приложил совершенно нечеловеческие усилия, чтобы не заполыхать ушами. Ответил небрежно:

— Бред какой…

Хотя на самом деле… Ну, вот, например, приснилось недавно, что мы остались вдвоем в классе с Лелькой Ермаковой и она говорит: «Мы же опаздываем, сейчас занятия в бассейне…» Оказывается, прямо за дверью класса — бассейн с голубой водой. Громадный, как озеро. На том берегу галдят наши ребята, а на этом — пусто. Лелька говорит мне в ухо щекочушим шепотом:

«Клим, ныряем…» — И дергает меня за шорты: снимай мол.