— Это Чарли Ашер, «Ашеровское старье». Мы получили некий товар с именем Эстер Джонсон на нем, и нам хотелось бы выяснить, не украден ли он.

— Мне жаль вам сообщать, мистер Ашер, но моя тетя скончалась три дня назад.

— Оп-па! — сказал Чарли.

— Простите?

— Извините, — сказал Чарли.

— У моего коллеги с собой оказался билетик лото, и он только что выиграл десять тысяч долларов.

— Мистер Ашер, сейчас не самое удачное время. А там у вас что-то ценное?

— Нет, кое-какая старая одежда.

— Тогда в другой раз? — Женщина, судя по голосу, не столько скорбела, сколько была чем-то раздражена.

— Если не возражаете?

— Нет, я соболезную вашей утрате, — сказал Чарли.

Разъединился и направил машину к парку Золотые Ворота и Хэйту.

Хэйт — Мекка движения Свободной Любви в шестидесятые, где бит-поколение родило детей цветов, куда со всей страны малышня стекалась, дабы настроиться, включиться и отпасть. Собирались они здесь и позже — когда район претерпевал перемежающиеся волны обновления и упадка.

Теперь, когда Чарли ехал по Хэйт-стрит среди мозговых лавок, вегетарианских ресторанов, хипповских бутиков, музыкальных магазинов и битницких кофеен, ему попадались хиппи в возрасте от пятнадцати до семидесяти. И седое старичье, что побиралось или раздавало брошюрки, и одредованные подростки, белые растафары в ниспадающих юбках или пеньковых штанах на завязках, с сияющими пирсингами и пустыми взглядами травяного блаженства.

Он ехал мимо бурозубых крэковых торчков, гавкающих на машины, тут и там попадались шипастые реликты панковского движения, деды в беретиках и странники, точно забредшие сюда из джазового клуба 1953 года. Время тут не столько остановилось, сколько всплеснуло стрелками и объявило:

«На-фиг! Я пошло отсюда».

Дом Эстер Джонсон был совсем недалеко от Хэйт, и Чарли повезло — он нашел место для парковки в двадцатиминутной зеленой зоне поблизости.

(Если когда-нибудь настанет час разговаривать с властями предержащими, он попросит об особых привилегиях для Торговцев Смертью: приятно, что тебя никто не видит, когда изымаешь сосуд, но клевые номерные таблички или «черные» зоны для парковки были бы еще лучше.)

Дом оказался небольшим бунгало, что необычно для этого района: дома здесь строили в основном трехэтажные и красили так, чтобы они лучше контрастировали с соседями.

Здесь Чарли учил Софи цветам, беря за образчики роскошные викторианские особняки.

— Беленький, папа. Беленький.

— Да, солнышко, дядя очень побледнел. А посмотри на этот домик, Софи, это лиловый.

Кварталу от бродяг досталось порядочно, и Чарли знал наверняка, что двери здесь запирают. «Позвонить и просочиться внутрь или ждать?»

Но ждать он не мог: сточные гарпии уже пошипели на него из-под сливной решетки, пока он шел к дому. Он позвонил и быстро шагнул в сторону.

Дверь открыла хорошенькая темноволосая женщина лет тридцати, в джинсах и крестьянской блузке. Осмотрелась и сказала:

— Здравствуйте. Что вам угодно?

Покачнувшись, Чарли едва не ввалился в окно. Оглянулся, затем перевел взгляд на женщину. Нет, она смотрела прямо на него.

— Это же вы звонили?

— Э, я? Да, — ответил Чарли.

— Я, э-э… вы же меня имеете в виду, верно?

Женщина отступила в дом.

— Что вам нужно? — спросила она уже строже.

— Ох, простите. Чарли Ашер — у меня лавка подержанных вещей на Северном пляже. Я же с вами, кажется, только что по телефону говорил.

— Да. Но я вам сказала, что это не к спеху.

— Ну да, ну да, ну да. Говорили, но я был тут поблизости и вот решил заехать.

— У меня сложилось впечатление, что вы звонили из своей лавки. Вы проехали весь город за пять минут?

— А, ну да., фургон у меня — как передвижная лавка, видите ли.

— Так человек, который выиграл в лото, сейчас с вами?

— Ну да, нет, он уволился. Я его выгнал. Новые деньги, понимаете? Начал дерзить. Сейчас, наверное, купит себе целый булыжник кокаина и полдюжины шлюх и к концу недели обанкротится. Туда ему и дорога, я вот что скажу.

Женщина сделала еще один шаг в глубь дома и потянула за собой дверь.

— Ну, если одежда у вас с собой, я бы могла, наверное, на нее взглянуть.

— Одежда? — Чарли поверить не мог, что она видит его.

Похоже, ему настали кранты. Он никогда не добудет сосуд, и тогда… ему не хотелось думать, что будет тогда.

— Одежда — вы же сами сказали, что у вас есть какая-то одежда, якобы моей тетки. Я могу ее посмотреть.

— О, одежды у меня при себе нет.

Теперь она закрыла дверь уже до того, что в щель были видны только один голубой глаз, вышивка у выреза блузки, пуговица на джинсах и два пальца на ногах. (Женщина вышла к нему босиком.)

— Может, вам тогда лучше заехать в другой раз. Я пытаюсь разобрать теткины вещи, и приходится все делать самой, а тут немножко беспорядок. Она прожила в этом доме сорок два года. Я окончательно запуталась.

— Вот поэтому я и здесь, — сказал Чарли, сам при этом думая:

«Что это я такое несу?»

— Я этим постоянно занимаюсь, э-э, мисс…

— Вообще-то миссис. Миссис Элизабет Саркофф.

— Так вот, миссис Саркофф, я много этим занимаюсь, и зачастую с сортировкой имущества близких можно и впрямь сильно запутаться, особенно если они прожили на одном месте так долго, как ваша тетушка. Иногда помогает разобраться тот, у кого нет никаких эмоциональных привязок. Кроме того, у меня наметан глаз на то, что ценно, а что нет.

Чарли хотелось хлопнуть себя по плечу за то, что сочинил такое в один миг.

— И вы берете плату за эту услугу?

— Нет-нет-нет, но я могу сделать вам предложение купить у вас те предметы, от которых вам захочется избавиться, либо вы можете отдать их мне в лавку на комиссию, если пожелаете.

Элизабет Саркофф тяжело вздохнула и опустила голову.

— Вы уверены? Мне бы не хотелось злоупотреблять вашей добротой.

— Я буду только рад, — ответил он.

Миссис Саркофф распахнула дверь пошире.

— Слава богу, что вы появились, мистер Ашер. Я только что полчаса прикидывала, какой комплект слоников для соли и перца выбросить, а какой оставить. У нее их было десять пар! Десять! Входите, прошу вас.

Чарли впорхнул, весьма гордый собой. Шесть часов спустя, по пояс в фарфоровых статуэтках коров, он еще не отыскал сосуд, и вся гордость его испарилась.