«Казнят друг друга…» – раздался прямо за спиной язвительный голос, такой натуральный, что наш путешественник потрясенно обернулся, чтобы, естественно, никого позади себя не увидеть.

Несколько минут ему потребовалось, чтобы понять, что невидимка вовсе не снаружи, а внутри. Это совесть…

Вот так всегда: когда мы готовимся совершить непростительную глупость или только совершаем ее – она молчит, когда же все уже совершено и обратно не повернешь – съедает без остатка. Странная штука – совесть…

Хлопнула входная дверь, и вошедший Леплайсан сразу же наполнил не слишком просторное холостяцкое жилище своей так и пышущей энергией и бьющим через край энтузиазмом.

– Чего вы сидите тут один, в темноте? – изумился он, метко швыряя свой берет через всю комнату на клыкастую кабанью морду – королевский подарок, заменявший здесь вешалку. – Опять любовные терзания? Неужели выпросить у короля помилование не удалось?..

Жора молчал, будто глухонемой.

– Послушайте старого, битого жизнью насмешника, – продолжил шут, так и не дождавшись ответа. – Жизнь не кончается вместе с любовью. Да, любовь может сгореть без следа. Да, в душе может остаться обугленная дыра, как на этом вот камзоле. – Шут продемонстрировал свой еще недавно великолепный наряд, изрядно замызганный, запятнанный всевозможными субстанциями, среди которых были и не очень безобидные, прорванный и даже прожженный в нескольких местах. – Но жизнь все-таки не кончается… Лучший рецепт: пойти в кабак…

Зеленый чертик, тоже имевший вид далеко не импозантный, тараща осоловелые глазенки, кивал в такт речи головой, словно китайский болванчик, подтверждая слова своего патрона.

Надо сказать, Леплайсан сообщал свой рецепт не всерьез, а в виде некоей риторической фигуры, готовясь развить тезисы в дальнейшей речи, и был несколько удивлен реакцией своего друга, последовавшей за его советом.

Не дослушав «старого, битого жизнью насмешника», Георгий вскочил на ноги и принялся лихорадочно одеваться, путаясь в многочисленных пуговичках и завязках.

– Э, э!.. – попробовал остановить Арталетова шут, поняв, что несколько переборщил с советами. – Куда вы, Жорж? Не нужно все понимать так буквально!.. Все приличные кабаки уже закрыты… Да и большинство тех, что похуже…

Жора уже надевал через голову перевязь шпаги, впопыхах перекинув ее не через то плечо и теперь пытаясь извернуться внутри кожаной сбруи.

– Остались только два или три заведения на Монмартре, да и то самая заваль, вроде «Конского каштана», где и днем-то отирается всякая шваль – ворье, наемные убийцы и мошенники самого низкого пошиба…

Говоря все это, Леплайсан помогал другу правильно вооружиться, попутно исправляя разные мелкие огрехи в туалете, вроде застегнутого через две пуговицы колета или неряшливо завязанного бантика на плече, который парижане определенного сорта, существовавшего уже и в те патриархальные времена, могли превратно истолковать как некий приглашающий знак…

– Скажите, Людовик, – д'Арталетт уставился горящими глазами в лицо собеседника, – вы настоящий друг мне?

Шут без слов щелкнул ногтем большого пальца по верхним зубам и им же чиркнул по горлу. Жору, с детства знакомого, несмотря на приличное воспитание, с интернациональной и вневременной дворовой клятвой, эта пантомима вполне удовлетворила.

– Помогите мне найти одного… – он несколько замялся, – проходимца. Мне почему-то кажется, что именно в одном из упомянутых вами злачных мест он и должен обретаться…

Леплайсан открыл было рот, чтобы разразиться гневной тирадой, но, видя умоляющий взгляд друга, передумал.

Пожав плечами, он сгреб с кабаньих клыков берет с ощипанным пером, с видимым отвращением швырнул в ножны шпагу и пробурчал под нос:

– Ну, если вы заговорены против бандитского ножа, подлой удавки и не боитесь получить табуретом по кумполу, извольте… Ваш верный Харон всегда к вашим услугам!..

* * *

Искомое, вернее, искомого друзья отыскали лишь под утро, да еще на Елисейских Полях – на самой окраине Парижа, среди ужасных трущоб, где селиться постоянно брезговали даже нищие. Дорогу в заведение «Le trou[73]» (переводите как хотите, но истинное значение этого слова куда непристойнее всех ваших вариантов), неизвестное доселе даже искушенному в таких вопросах Леплайсану, пришлось выспрашивать у редких прохожих, применяя весь спектр убеждения – от соблазнительно поблескивающей при свете ущербной луны мелкой монетки до угрожающе посверкивающего кинжала. Пару раз пришлось применять и шпаги…

Кабачок встретил вошедших господ весьма недружелюбно.

Нет, табуретками здесь, вопреки предсказанию шута, не бросались – их, судя по царившим под закопченными сводами ароматам, перегоняли на самогон (знаменитую «табуретовку»), поэтому сидели просто на чурбаках, поставленных на попа, рассохшихся бочонках из-под чего-то хмельного, а то и просто на полу, – но характерные скрежещущие звуки, раздававшиеся отовсюду, говорили о том, что угрюмые пропитые личности, коротавшие время за игрой в кости и поглощением спиртного, способны приготовить для незваных гостей довольно острое блюдо…

При виде такого количества насупленных физиономий, многократно подтверждающих теорию Ломброзо[74]и разнообразно ее иллюстрирующих, Жора растерял большую часть решимости и уже не так желал непременной встречи с объектом своего интереса. Он вообще, по складу характера, не то чтобы недолюбливал людей подобного типа, но старался всячески избегать общения с ними. Воспитание не позволяло, и вообще…

– Ну что? – не поворачивая головы и не раскрывая рта, будто чревовещатель, прошипел Георгию Леплайсан. – Будете искать своего мазурика, или в темпе делаем ноги?.. Пистолеты я не захватил, в чем искренне каюсь, а наших двух шпаг, вернее, полутора, боюсь, здесь будет маловато…

За спиной хлопнула дверь, и теперь, даже не оборачиваясь, можно было понять, что второе предложение шута потеряло актуальность. Путь к отступлению был отрезан.

– Вы кем будете, гости дорогие? – подал голос седой горбун, облаченный в остатки некогда роскошного кафтана, кое-где еще тускло сиявшего огрызками золотого шитья, – сразу видно, что главный в этом притоне. – Не шпики ли, часом?..

Говоривший так сильно напоминал актера Джигарханяна в бессмертном фильме, что у Арталетова снова возникло ощущение «дежа вю». Казалось, что сейчас горбун заявит язвительно: «Есть подозрение, мил человек, что ты не честный фраер, а стукачок из МУРа…» Пианино тут и не пахло, да и не смог бы Жора «сбацать» даже «Мурку», разве что «Собачий вальс», да и то фальшиво…

Неизвестно, как развивались бы события дальше, не выскочи из-за спин набычившихся люмпенов некий малорослый субъект в мягкой широкополой шляпе и красных сапогах.