— Я готов отдать тебе все, что ты жаждешь, из моего имущества. Оно будет твоим, пока я не возвращу тебе валюту, что будет скоро.

— Возьми меня с собой, — сказал я, и я опять не хотел говорить этого, но оно просыпалось у меня изо рта, как пожитки из повозки Трахима.

— Нет, — сказал он.

— Пожалуйста, — сказал я. — Со мной будет менее емкотрудно. Я могу быть очень полезен.

— Я обязан найти ее сам, — сказал он, и с той минуты я был уверен, что если дам Дедушке валюту и позволю ему уйти, я никогда больше его не увижу.

— Возьми Игорька.

— Нет, — сказал он. — Сам. — Пауза. А потом: — Отца не информируй.

— Разумеется, — сказал я, потому что, конечно, я бы не стал информировать Отца.

— Это должно быть нашей тайной.

Его последняя фраза особенно отпечаталась в моем лобном месте. Пока он ее не изрек, мне не приходило в голову, что у нас есть тайна. Промеж нас было что-то, о чем больше никто в мире не знает и не может знать. Теперь мы разделяем тайну, а не она нас.

Я проинформировал его, что дам свой ответ вскорости.

Я не знаю, как поступить, Джонатан, и жажду, чтобы ты сообщил мне, что, по твоему мнению, правильно. Я знаю, что правильных вещей может быть больше, чем одна. Их может быть две. Их может вообще не быть. Я приму во внимание твои соображения. Это я обещаю. Но я не могу пообещать, что гармонизирую. Есть вещи, которые ты не можешь знать. (К тому же я уже, конечно, приму решение к тому времени, когда ты получишь это письмо. Мы ведь постоянно общаемся в утраченном времени.)

Я неглупый человек. Я знаю, что Дедушка никогда не сумеет возвратить валюту. Это знаменует, что я не сумею переместить нас с Игорьком в Америку. Наши мечты не могут существовать одновременно. Я такой молодой, а он такой состарившийся, и оба эти факта должны были бы сделать каждого из нас заслуживающим своей мечты, но это невозможно.

Я уверен, что ты сейчас изречешь. Ты изречешь: «Давай я дам тебе валюту». Ты изречешь: «Ты можешь возвратить ее, когда она у тебя появится, а можешь не возвращать никогда, и я не напомню». Я знаю, что ты это изречешь, потому что знаю, что ты хороший человек. Только это неприемлемо. Я не могу взять у тебя валюту по той же причине, по которой Дедушка не может взять меня с собой в поездку. Это вопрос выбора. Ты можешь это понять? Пожалуйста, попробуй. Ты единственный человек, который всегда понимал меня с полуслова, но я тебе скажу, что и я единственный человек, который всегда понимал тебя с полуслова.

Остаюсь в предвкушении получения твоего письма.

Бесхитростно,

Александр

К ТОМУ ВРЕМЕНИ, когда мы вернулись в отель, было уже так поздно, что почти рано. Отелевладелец сидел за стойкой регистрации, тяжелый от сна. «Водка, — сказал Дедушка. — Нам следует выпить, всем троим». — «Четверым», — внес поправку я, указывая пальцем на Сэмми Дэвис Наимладшую, от которой мы хоть и опухли, но незлокачественно. Поэтому все вчетвером мы двинулись к отельному бару. «Возвращены, — сказала официантка, как только нас засвидетельствовала. — И опять с евреем». — «Закрой пасть», — сказал Дедушка, но не так, чтобы полопались барабанные перепонки, а тихо, как будто необходимость держать пасть закрытой была делом само собой разумеющимся. «Я извиняюсь», — сказала она. «Это пустяк», — сообщил ей я, потому что не хотел, чтобы она почувствовала себя низкопробнее из-за такой незначительной ошибки, и еще потому, что когда она наклонялась, мне была видна ее грудь. (Для кого я это написал, Джонатан? Не хочу больше быть отвратительным. И смешным тоже больше быть не хочу.) «Это не пустяк, — сказал Дедушка. — И теперь ты должна просить у еврея о снисхождении». — «Что происходит? — спросил герой. — Почему мы не проходим?» — «Приноси извинения», — сообщил Дедушка официантке, которая была совсем девочка, моложе даже меня. «Я извиняюсь за то, что назвала вас евреем», — сказала она. «Она извиняется за то, что назвала тебя евреем», — сообщил я герою. «Откуда она узнала?» — «Она узнала, потому что я сказал ей об этом раньше, за завтраком». — «Ты сказал ей, что я еврей?» — «Тогда этот факт был к месту». — «Я пил мокачино». — «Должен тебя поправить. Не мокачино, а кофе». — «Что он говорит?» — спросил Дедушка. «Возможно, будет лучше, — сказал я, — если мы обзаведемся столиком и закажем побольше спиртного, а также еды». — «А что она еще про меня говорила? — спросил герой. — Говорила она еще что-нибудь? У нее сиськи видны, когда она наклоняется». (Так ты и сказал, если помнишь. Это не я изобрел, и обвинений в свой адрес не принимаю.)

Мы преследовали официантку до нашего столика, который был в углу. Мы могли обзавестись любым столиком, потому что были эксклюзивными посетителями. Я не знаю, почему она посадила нас в угол, хотя и догадываюсь. «Что я могу для вас приобрести?» — спросила она. «Четыре водки, — сказал Дедушка. — Одну из них в миске. И есть у вас что-нибудь из еды без мяса?» — «Арахис», — сказала она. «Это великолепно, — отозвался Дедушка. — Только не для Сэмми Дэвис Наимладшей, потому что она от него очень болеет. Достаточно ей лизнуть один — и кошмар». Я проинформировал об этом героя, потому что подумал, что это покажется ему забавным. Он едва улыбнулся.

Когда официантка возвратилась с нашими напитками и миской арахиса, мы уже обсуждали прошедший день и строили планы на завтрашний. «Он должен быть на вокзале не позднее 19:00 вечера, да?» — «Да, — сказал я. — Поэтому мы будем стремиться отбыть из отеля в ланч, чтобы быть на стороне безопасности». — «Возможно, у нас будет время еще немного поискать». — «Я в этом далеко не уверен, — сказал я. — И где мы будем искать? Ничего нет. Осведомиться не у кого. Ты помнишь, что она сказала». Герой не обращал на нас никакого внимания и даже ни разу не спросил, о чем мы беседуем. Он был общителен исключительно с арахисом. «Без него было бы намного легче», — сказал Дедушка, сдвигая глаза в сторону героя. «Но ведь это его поиск», — сказал я. «Почему?» — «Потому что это его дедушка». — «Мы ищем не его дедушку. Мы ищем Августину. А она такая же его, как и наша». В таком ключе я об этом не думал, но это была правда. «О чем вы говорите? — спросил меня Джонатан. — И не мог бы ты попросить у официантки еще орехов».

Я сообщил официантке, чтобы она доставила нам еще арахиса, и она сказала: «Я доставлю, хотя отелевладелец требует, чтобы никто не получал больше одной миски арахиса. Но вас я сделаю исключением, потому что чувствую себя отвратительно после того, как назвала еврея евреем». — «Спасибо, — сказал я. — Но вы напрасно чувствуете себя отвратительно». — «Так что насчет завтра? — спросил Джонатан. — Мне нужно быть в поезде ровно в 7:00, так?» — «Правильно». — «Что мы будем делать до этого?» — «Я не преисполен уверенности. Мы должны отбыть очень рано, потому что тебе надо быть на вокзале за два часа до выдвижения поезда, а на дорогу требуется три часа, и это в том случае, если мы не потеряемся». — «Тебя послушать, так выезжать надо прямо сейчас», — сказал он и засмеялся. Я не засмеялся, потому что знал, что, по правде, причина нашего раннего отбытия была не в оправданиях, которые я ему представил, а в том, что искать нам больше было нечего. Мы потерпели неудачу.