— Миледи, — он склонился над ее протянутой рукой и быстро вышел, порывистость его движений говорила об испытываемом им горе и о его решимости исполнить обещанное. Изабель ходила среди раненых и бездомных, которые добрались сюда, в Килкенни, в поисках убежища, решив, что оставаться в Ньютауне — испытывать судьбу. Она слушала их рассказы, и это лишь разжигало ее гнев. Она была привычна к ужасам войны и набегов, она была замужем за человеком, который пробил себе путь в жизни и добился власти, сражаясь на рыцарских турнирах, но сейчас все было по-другому, потому что это касалось ее лично. Эта война разворачивалась на ее глазах, она калечила ее людей и ставила под сомнение веру этих людей в нее. Ей бросили вызов, ее сочли дурочкой, и от этого к горлу подкатывала тошнота, она чувствовала себя уязвимой и начинала гневаться так, что, казалось, к ней лучше не подходить. Она поклялась, что Мейлир Фицгенри заплатит за все, причем заплатит так, что это его разорит.

— Я подвел ее, — горько сказал Жан Дэрли, выезжая из Килкенни во главе отряда. — И моего хозяина. Что он скажет, когда я сообщу ему, что двадцать его людей мертвы?

Он поправил пластину на своем шлеме, прикрывающую нос.

Джордан де Саквиль фыркнул. Он был на пять лет старше Жана, и, хотя не был более опытным, его бесхитростный характер помогал ему иногда видеть вещи яснее.

— Милорд ожидал чего-то подобного. Он не станет нас винить или думать о нас хуже, если только мы сейчас не подведем его. Нам нужно думать о поставленной перед нами задаче, а не рыдать о том, что утрачено, — он огляделся по сторонам. — Если нам удастся поймать ублюдков и привести их к графине, это может многое исправить.

Эти слова успокоили Жана и придали ему храбрости. Дело было не в том, что он был не в состоянии руководить, просто ему было привычнее, когда поблизости был кто-то, наделенный большей властью, чтобы схватить его за руку, если он поскользнется. А сейчас он шел по краю пропасти без поддержки, и страх упасть становился все сильнее, особенно если учесть, что в его собственных глазах он уже осрамился.

Незадолго до полудня отряд ирландских следопытов и легко вооруженных разведчиков, высланный вперед, присоединился к основной группе, сообщив, что им удалось обнаружить лагерь захватчиков в лесу, к северо-востоку от дороги; там же были разбиты палатки с добром, награбленным в Ньютауне.

— Я бы сказал, милорд, что они собираются предпринять еще один набег, перед тем как отправиться по домам, иначе их давно бы уже тут не было, — сказал один из разведчиков. Его звали Хэкон, он был потомком викингов, родом из Дублина, с очень светлыми волосами и ледяными голубыми глазами. За его поясом торчал устрашающего вида топор, а куртка на нем была почти неприлично короткая, угрожающая показать его ягодицы. — У них повсюду охрана, и разведчики тоже, но нас они не видели: были слишком заняты дележкой добра.

— Они и сейчас в лагере? — спросил Джордан.

— Да, но они седлают лошадей. Они точно что-то замышляют.

Жан заставил себя собраться с мыслями, несмотря на мучавшую его тревогу. Что еще им нужно? Что еще осталось?

— Деревни вверх по реке, — произнес он вслух. — И загоны для скота. Они туда направятся.

— Думаешь, они на такое отважатся?

На какое-то мгновение Жан засомневался, но отогнал сомнения. Ему нужно было принимать решение.

— А что еще может быть? Вчерашний разбой их воодушевил. Им дали понять, что мы тупой беззащитный скот, и после их успеха в Ньютауне у них есть основания этому верить. Да, я уверен. Они попытаются сжечь деревни.

Они появились не тайком и не робко, а смело, среди бела дня, с зажженными факелами, чтобы спалить все вокруг, и с обнаженным оружием, чтобы дать отпор любой охране, какая встанет у них на пути. Это были ирландские воины с топорами, голоногие и длиннобородые, те, что побогаче, были в рубахах шафраново-желтого цвета. Некоторые ехали на неоседланных пони, с веревкой вместо уздечек, как у них было принято. Их нормандские хозяева ехали на оседланных скакунах, а пехотинцы были с копьями и щитами.

Жан смотрел, как они приближаются, его сердце колотилось, а желудок превратился в больную пустую бочку. Его воины выстроились позади него, перекрывая дорогу к амбарам, и, пока он ждал людей Мейлира, их прикрывали лучники. Его боевой конь бил копытом землю, а сам Жан сжимал обнаженный меч.

Их командир отдал приказ остановиться, а затем послал своего коня вперед и подъехал к Жану. Его взгляд скользнул по алому щиту с гербом из серебряных раковин гребешков.

— Маршалова комнатная собачка, — фыркнул он, — пришла, чтобы ей укоротили хвост.

Жан выпрямился.

— Ты и твои люди сдадитесь мне и заплатите за разграбление и поджог собственности графини Ленстерской, — ледяным тоном произнес он. — Иначе пострадаете.

Рыцарь рассмеялся грудным смехом:

— Да ты даже попискиваешь, как щенок. Да вы, англичане, и из гнилого мешка из-под муки выбраться не сможете. Сколько там у вас вчера было мертвых?

— Слишком много, чтобы дать тебе ехать дальше по этой дороге, — ответил Жан. — Вчерашний день не повторится.

— Это говорит дурак, — насмешливо произнес рыцарь. — Ты меня не остановишь, и никто из тех, кто служит Маршалу, не остановит. Отступи, подожми хвост, и беги или умри, как твои приятели. Мне все равно. Я убивал людей и получше тебя.

— Значит, пришло время тебе к ним присоединиться, — ответил Жан и дал команду атаковать.

Сражение было быстрым и жестоким, но, когда Жан поднял меч и припустил своего скакуна, весь его страх улетучился. Он оказался в своей стихии, его учил мастер этого искусства, и оружие у него было превосходное. Его люди тоже были подготовлены в соответствии с требованиями, установленными графом Пемброукским, к тому же они были в гневе и горели желанием отомстить за своих товарищей. Люди Фицгенри не могли выстоять против такой быстроты и агрессии. Они были наемниками, попавшими в этот отряд случайно, и поэтому рассеялись, как пух из разорванной подушки; легко вооруженные ирландские стрелки падали под ударами конницы, нормандцы не могли сдержать такой напор. Некоторые, оказавшиеся в стороне от основного сражения, смогли бежать, но большинство пали или просили пощады.

Тяжело дыша, с мечом, липким от крови, Жан опустил руку, и кончик клинка уткнулся в горло рыцаря, лежавшего у его ног. Дорога была усеяна трупами людей и лошадей. Оружие валялось в пыли. Несколько лежащих на земле людей корчилось от боли и стонало.

— Я прикончу тебя здесь и сейчас, — сказал он, переводя дыхание.

— Давай, и выкупа не получишь, — запястье рыцаря было вывернуто под неестественным углом, очевидно, сломано, кровь капала с раненой ноги.

— Ты думаешь, мелочь, которую можно за тебя получить, мне дороже жизней моих друзей? — Жан изо всех сил старался устоять перед искушением вонзить клинок ему в горло. Он рассмотрел в глазах врага страх, загоревшийся под показной бравадой. Было бы приятно слушать, как он просит о милосердии, задыхаясь и истекая кровью. Слишком приятно. Жан задержал дыхание и передернул плечами. Его хозяин такой поступок никогда бы не одобрил.