— Ну, пока нет. У Ферн созрел какой–то план — уж я–то ее знаю — но, очевидно, наше участие в нем не предусмотрено. Так что можем провести остаток вечера на свое усмотрение.

Разговаривали они на улице, чуть поодаль от магазинчика, где лучше ловил телефон: переулок Селена Плейс почти не принимал сигнал мобильных телефонов, возможно, причиной того была магия, просачивающаяся из подвала Муунспиттла.

— Полагаю, ты прав, — сказал Рэггинбоун. — Во всяком случае, пока Ферн не попросит о помощи, мы ничего не можем сделать. Я останусь с Муунспиттлом. События нынешней ночи его потрясли. Ему не по себе от общения с друзьями, не говоря уже о врагах.

— А мы его друзья? — сухо спросил Уилл.

— Мы использовали его дом в своих целях, колдовали там, а сегодня и вообще устроили опаснейшее представление, в котором мы все–и он в том числе — могли погибнуть. После всего этого, я думаю, мы могли бы предложить ему хотя бы свою дружбу. Как ты считаешь?

— Ну, если так ставить вопрос…

— Может, и нам вернуться туда с вами? — предложила Гэйнор.

— Сейчас не надо. Большая компания выбивает его из колеи. Подождите немного — столетье–другое, и он будет почти рад видеть вас.

Гэйнор не знала, считать ли это шуткой, а Уилл улыбнулся.

— Столетье–другое меня как раз очень устроит, — сказал он и, схватив Гэйнор за руку, направился в сторону клуба, который мог быть еще открыт в такое время. Членом этого клуба он не был, но в самом шумном баре нашелся его приятель и записал их обоих как своих гостей.

— Ловко, — сказала Гэйнор с некоторым неодобрением. — Люди всегда попадаются на твою лесть?

— Это не лесть, — заметил Уилл, — это обаяние.

— Странно, как это я его не заметила.

— Да, ты не заметила. — Гэйнор смутило, что он вдруг стал серьезным. — Стыдно.

Он забрал их напитки и провел ее через относительно спокойную гостиную с пианино (к счастью, никто сейчас не играл). Потом они спустились по ступенькам в какую–то боковую комнату, где стояло всего два или три столика. За одним из них пара актеров обсуждали свои театральные проблемы и практически не замечали ничего вокруг себя.

— Ну вот, считай, что мы одни, — сказал Уилл. — Теперь объясни–ка мне, почему это ты так старательно не замечаешь моего обаяния?

Гэйнор нервно крутила прядь волос. Эта привычка была у нее с детства.

— Я думаю, не время говорить об этом сейчас, когда все еще… не окончено, — сказала она. — Ферн в большой опасности, а мы…

— Ничего не делаем? Ты считаешь, что это «пир во время чумы»? Не далее как час назад ты сама чуть не погибла. Ты заслужила перерыв. А Ферн — что ж, она доверилась нам, а теперь наша очередь довериться ей. Ей это было непросто: у нее есть сила, поэтому она считает, что должна рисковать сама. Но все же она нам доверилась, и мы каким–то чудом не подвели ее. У тебя, очевидно, есть свой особенный Дар, совсем не такой, как у нее. Может быть, тебе дано сверхъестественное понимание. Не зря ведь несчастные мужчины так стремятся поплакаться у тебя на плече.

— Да я не о себе, — поспешно перебила его Гэйнор. — Знаешь, я не то чтобы не верю в Ферн. Просто…

— Ты сомневаешься в ее способности победить. Да, не отпирайся. Черт возьми, мы оба сомневаемся. Мы ее любим, боимся за нее, но… за последние несколько недель я кое–что понял. Ее Дар, ее противостояние с Моргас и все эти колдовские дела для нее важнее всего в жизни. Вот я — начинающий режиссер, ты — реставратор древних манускриптов, а Ферн — ведьма, которая вынуждена заниматься пиаром. Магия вошла в ее кровь и плоть, и ее истинная сущность — это Моркадис. Когда я смотрел, как она чертит круг, видел, насколько она уверена в себе, я понял, что в каком–то смысле она больше сродни Рэггинбоуну и даже Элаймонд, чем мне.

— Тебя это задевает? — спросила Гэйнор, не ставя, впрочем, под сомнение его выводы.

— Пока нет. Вот если бы она не доверила нам ничего, тогда бы меня это задело. Если она когда–нибудь посмотрит на нас свысока, как на простых смертных, которые нуждаются в ее защите… Я уверен, что истинная опасность Дара именно в этом. Такие люди, как Моргас и Элаймонд, считают себя выше остальных, особенными, избранными. Поэтому они теряют связь с реальным миром и сходят с ума.

— Как Сталин и Гитлер, — припомнила Гэйнор. — Ты сам говорил.

— Это всего лишь теория, — сказал Уилл. — Под внешностью деятельного человека у меня скрывается душа мыслителя.

— Держи ее крепче, — усмехнулась Гэйнор, — Моргас очень любит красть души.

— Опять Моргас. Вообще–то этот разговор был не о ней, как ты помнишь. Я собирался поговорить о нас.

— А есть «мы»? — спросила Гэйнор с сомнением и надеждой.

— Не знаю, — ответил Уилл.

Гэйнор попыталась не встречаться с ним взглядом, но оказалась не в силах отвести глаза в сторону. Только сейчас она поняла, что все эти дни любовалась его загаром, выгоревшими на солнце прядями волос, стильной щетиной на щеках. Он был почти на четыре года моложе ее, но сейчас он быстро наверстывал разницу в возрасте. Он всегда был более уверен в себе, чем она, даже когда был всего лишь озорным шестнадцатилетним мальчишкой, а она — студенткой колледжа, которая бывала в семье Ферн. Теперь ей казалось, что он быстро набирался жизненного опыта. Он пробовал все, что мир мог предложить ему: отхватывал лишний кусок всеобщего пирога и отдавал его кому–нибудь из друзей в беде; улетал на закате, потому что это быстрее, чем плыть морем, и возвращался через пару месяцев, надеясь, что его встретят как героя. У него никогда не было денег, но это не мешало ему прочесывать с друзьями все окрестные бары. Судя по всему, он находил, что жизнь — это восхитительная, беззаботная, увлекательная игра.

А сама она была тихой доброй девушкой. Ей нравилось копаться в прошлом, возиться с рукописями, а ее собственная жизнь состояла из череды мелких и крупных бедствий. «Все, что у нас общего, — думала она, — это Ферн и те приключения, которые мы с ней пережили. И кстати, в них было мало приятного».

— Ну, так как? — спросил еще раз Уилл.

Гэйнор грустно улыбнулась:

— Я не твой тип. Это все будет очень недолго. Какой смысл заводить мимолетную интрижку? Не лучше ли просто остаться друзьями?

— Я не хочу быть просто другом, — резко ответил Уилл. — Я хочу большего. И я сам решаю, кто мой тип, а кто нет. Что касается мимолетной интрижки…

— Ты хочешь меня только потому, что я единственная, кто ушел от тебя, — ляпнула Гэйнор и тут же пожалела об этом.

— Раз ты считаешь меня таким малолеткой, — отрезал Уилл, — неудивительно, что ты так упираешься.

— Нет, не малолеткой, — оправдывалась Гэйнор, — просто мужчиной.

— Дискриминаторша.

— Я так запуталась…

— Тебе просто нужно сказать мне, — с обманчивой мягкостью произнес Уилл, — что хоть я и нравлюсь тебе, но ты не считаешь меня сколько–нибудь привлекательным. Тогда я больше не буду досаждать тебе. Конечно, можно попытаться сделать это потактичнее, замаскировать фразами типа «я не твой тип». Кстати, это только плюс, потому что твой тип — это какой–нибудь слизняк, который все время жалуется на то, что жена не понимает его.