Все намного проще. Можно со всей уверенностью утверждать, что campi Catalaunorum, Каталаунские поля, были всего лишь полями, лугами, сельской местностью каталаунов. Прежде всего, потому, что одним из наиболее употребительных значений слова campus было «место расположения, земля, территория» — в таком значении это слово чаще всего встречается у Цицерона, Тацита и Квинта Курция; campus Catalaunorum — это земля каталаунов. А во-вторых, потому что другим общепринятым значением слова campus была «равнина», что подтверждают сочинения Цезаря, Тацита, Плиния, Лукреция, Овидия и Горация. Да и Вергилия тоже: «molli flavescet campus arista» — «равнина зажелтеет гибкими колосьями»!..

Campi Catalaunorum — равнины, край каталаунов, Каталаунские поля!.. На севере протянулась гряда Арденн, а за ними бельгийские равнины — campi Belgarum — край белгов, бельгийские поля!

Таким образом, Шампань и Каталаунские поля не имеют не только общих этимологических корней, но и какого-либо этимологического родства. Шампань — Campania — как и итальянская Кампания, означала место, пригодное для лагеря, a Campi Catalaunorum были всего лишь полями, а не военным лагерем.

К сожалению, многочисленные исследователи так глубоко копали, что докопаться до истины сквозь их наносы теперь стало еще труднее. Самым распространенным заблуждением стала попытка привязать место расположения Каталаунских полей к месту известных сражений. Этот район имел большое стратегическое значение, и различные военачальники, как галлы, так и римляне, любили разбивать свои лагеря на тамошних полях.

В треугольнике великой равнины, очерченной с запада Сеной и Обом с востока, был когда-то лагерь, который называли привалом Мариака или Маврика, видимо, просто потому, что его на какое-то время избрал некий Мариак или Маврик. В середине V века его звали уже лагерем Мориака. Сегодня в дельте, образованной слиянием двух рек, расположился город Мери-на-Сене. Некоторые исследователи склонны видеть в Мери искажение Мориака (что полностью исключается современными специалистами по топонимике) и считают лагерь Мориака «Каталаунским полем».

Весьма вероятно, что был еще лагерь в Муаре. Он расположен поблизости от описанного места. Муаре может происходить от Маврика через Мориака. Но это мог быть и другой лагерь Мариака или Маврика.

Постоянные или временные лагеря устраивались и в других уголках нынешнего департамента Оба: в Труа, в окрестностях Труа, в Баре, Арсисе, Бриенне, Вандевре, Марсильи, Ножане и Ромильи… Они располагались в той самой «кампании» — месте, пригодном для лагеря, на тех самых полях, желтевших гибкими колосьями, где жили каталауны и их потомки, давшие название Каталаунским полям, на которых после Аттилы и Аэция трава еще не скоро вновь проросла.

В любом случае, невозможно установить точное место Каталаунских полей, с трудом вместивших огромную массу войск обеих противоборствующих сторон. Битва на Каталаунских полях стала одним из самых гигантских сражений в мировой истории и разворачивалась на огромном пространстве.

Сама битва происходила на территории от Эны до Сены и от утесов Шампани и Отского леса до Аргонны. Весьма вероятно, что основные силы и обоз Аттилы располагались к северу от долины Орнена недалеко от Бар-ле-Дюка. В определенные моменты сражение переходило даже в сторону долины Серры вплоть до окраин Бара-на-Сене и в направлении слияния Йонны и Сены. Отдельные стычки произошли даже к западу от Мюлуза!

Все это говорит о том, что узкое видение «Каталаунеких полей» не соответствует исторической реальности. Стоит напомнить, что через пятнадцать веков после описываемых событий «Верденской мясорубкой» назовут сражение, вышедшее далеко за границы города и его окрестностей.

Аттила двигался к Труа.

По дороге он много размышлял. Поведение Аэция задало ему немало вопросов, хотя он и не был застигнут врасплох. Он знал, что противник умен и храбр. Снисхождение как возможное объяснение отметалось сразу.

Конечно, Аэций был поражен громадным численным превосходством гуннов и понимал, что, напади он под Орлеаном, победа не была бы гарантирована, зато в чудовищных потерях сомневаться не приходилось. Но как объяснить то, что он не последовал на некотором расстоянии за армией гуннов и даже не пытался следить за их передвижением, чтобы знать, где они останавливались и, возможно, разделялись? Аттила знал, что багауды извещают римлян о всех перемещениях гуннов, но это мало помогло бы Аэцию, если бы гунны неожиданного и резко изменили направление движения.

Могло быть только одно объяснение: Аэций действительно верил, что Аттила уходил со всем, своим войском на Рейн и дальше на Дунай, оставив — хотя бы на время — планы завоевания Галлии, чтобы восстановить порядок в восточных пределах своей огромной империи.

Похоже, что так Аэций и думал, судя по тому, сколь настойчиво возвращался в разговоре с Константом к теме беспорядков. Аттила должен был непременно забеспокоиться, узнав, что слухи о волнениях в его империи достигли даже здешних мест, и воспользоваться своей гигантской армией для решения внутренних проблем. Он без труда сумел бы уговорить гепидов и остготов сопровождать его в новом походе, который принесет им только выгоды, гарантируя при этом, что битва за Галлию не проиграна и они еще вернутся сюда. Да, именно так Аэций и думал.

Аттила же замышлял прямо противоположное. Положение в дунайских и рейнских землях не вызывало у него ни малейшего беспокойства; Эллак сумеет удержать акациров, что же до остальных, то время терпит. Аттиле нужна была Галлия с ее богатствами, а на очереди стояла Италия. Вестготы, осевшие в Аквитании, быль столь дикими, алчными и злыми, что поддержка коренного населения в борьбе с ними была практически гарантирована. Вот куда надо было идти, вот что нельзя было упустить. Реализовать численное превосходство, разгромить эти так называемые римские легионы, в которых и римлян-то почти не было, воспользоваться глупостью Валентиниана III, не распорядившегося о мобилизации необходимых сил, и слабостью Аэция, который так его разочаровал.

Войска гуннов выходили на равнину, позднее получившую в широком смысле название Каталаунских полей, со всех сторон, следуя распоряжению Аттилы находиться в виду Труа. Сам он прошел между Сансом и Жуани или между Жуани и Оксером и приблизился почти к самым стенам столицы трикассов, ставшей римским городом Augustobona Tricassium, а затем резиденцией епископа Труа. Епископство было основано за сто двадцать лет до нашествия гуннов святым Аматером. Епископом был высокочтимый Jly, которого называли Лу из Туля по месту его рождения. Он сопровождал Германа Оксерского в Британию и вместе с ним познакомился в Нантере с маленькой Женевьевой. Jly дожил до девяноста шести лет и преставился в 479 году, войдя в историю как святой Лу из Труа.

Во время описываемых событий он был высоким красивым человеком, выглядевшим намного моложе своих шестидесяти восьми лет. Облаченный в епископскую ризу, он без страха поджидал Аттилу у городских ворот в окружении священников. Аттила осадил коня перед епископом и подал знак Константу, чтобы тот велел священникам посторониться и открыть ворота.