с Ольгой со своей так и не расстался. До последнего раз, два раза в неделю тащился.

Ольга пришла на похороны. Постояла поодаль от разрытой могилы, когда уже все кинули на гроб горсть земли, быстро подошла и тоже кинула. Анна Анатольевна стерпела. Что ж, двадцать лет терпела, чего теперь… Хотя, может, кормила его чем – рак желудка ни с чего не случается. Или подсыпáла травки и смеси годами, чтоб присушить окончательно.

Наверное, из-за неверности мужа пережила его смерть без большого горя. Не убивалась, как некоторые. Случаи были, что прямо к мужу-покойнику в могилу кидались или чахли после похорон и в буквальном смысле уходили следом. Но это чаще у молодых бывало или у старых. Анне Анатольевне тогда перевалило за сорок пять; мужчина как самец ей уже не был так нужен, как раньше, мужчина-помощник, в общем-то, тоже. Через год после смерти Виктора продали корову, вместо трех свиней стали держать одну. В общем, вскоре приспособились, да и боль со злобой утихли.

Устроился старший, женился на хорошей девушке, успели получить двухкомнатную квартиру до всех этих перемен-приватизаций; дочь вышла замуж, и тоже человек попался неплохой, Анну Анатольевну уважал, когда бывал здесь, помогал. Ну и младший сын не подвел. Все ее навещали, и лет тридцать прошли без тоски одиночества, горести и этих изматывающих дум, когда не можешь уснуть.

Была животина – коза, свинья, курицы, иногда пяток гусей, несколько кроликов, собака, само собой, кошка. Кто-нибудь из сыновей или соседских мужиков по первому морозу резал мясную скотину, а по весне Анна Анатольевна заводила новых – оправдывалась тем, что куда девать зачерствевший хлеб, морковку с капустой, которых вечно получается с избытком, мелкую картошку, много еще чего съестного, что хоть выбрасывай… Собаки и кошки дохли сами, прожив свой недолгий век. Появлялись следующие – щенки, котята.

Потом на свинью, козу, кроликов не стало хватать сил, потом на гусей, а там уж и на куриц. В позапрошлом году, кое-как закопав на краю огорода сдохшего на цепи пса Тёмку, решила нового щенка не брать. В прошлом не дождалась Рыськи, и не стало у нее кошки. «Околею, а они тут голодные, – оправдывала себя. – Надя-то не каждый день забегает».

И вот возник этот Серый. Наверное, он спас ее в ту зиму. Вернее, забота о нем помогла Анне Анатольевне ту зиму пережить.

Никогда не замечала за собой особой заботливости о животине – кошки так и вовсе ее внимания почти не удостаивались, да и не требовали. Кинешь хлебного мякиша, иногда молока в блюдце плеснешь, вот и вся забота. Кошка или кот должны себя сами кормить – вон продух в полу, а там подполье, где всегда шарятся мыши, а нет мышей, выбирайся через другой продух, в завалинке, и иди по сарайкам, в заброшенный коровник, сенник, а то и воробьев карауль.

Но над этим Анна Анатольевна венчалась, как над дитем. Кормила тем же, что ела сама – курятинкой, да еще и без шкурки, сыром, колбасой «Докторской», супчику наливала. К обычным заказам Наде, что купить в магазине, добавился кошачий корм. Соцработница сначала изумилась, но потом послушно и даже как-то радостно закивала:

– Хорошо-хорошо. У нас тут появился, видела. Вам сухой или в этих, в пакетиках?

– Да возьми того и того. Поглядим, что ему по душе придется.

Кот платил благодарностью. В избе не гадил, а ходил в подполье, может, и на двор. Не приставал, но, если Анна Анатольевна сидел в кресле и смотрела телевизор, пристраивался у ее ноги, слегка терся. И она в конце конов разрешала:

– Ладно, забирайся.

Тот мягко запрыгивал и сворачивался у нее на животе. И уютно мурчал, как маленький обогреватель.

Однажды, когда она, по обыкновению, не могла уснуть, осторожно забрался на кровать, лег в ногах. Анна Анатольевна хотела его согнать – никогда не бывало, чтоб кошка на кроватях спала, но не стала. Слушала, слушала мурчание Серого и уснула.

С тех пор он приходил к ней каждый раз, а если вдруг устраивался в другом месте, она сама звала его:

– Да уж иди, попой мне свои песенки.

И Серый с готовностью шел, постепенно подбираясь всё ближе и ближе к ее груди, голове. Мурчал, мурлыкал, и Анне Анатольевне казалось, что он ее жалеет, лечит…

Так они прожили зиму. Котенок превратился в кота. Молодого, но крепкого, наевшего и брюшко, и мышцы. Шкура блестела, будто лоском покрытая.

– Ну дак, на курятинке да сметанке, – вроде как неодобрительно, а на самом деле с удовольствием отмечала Анна Анатольевна. Серый на это сыто жмурился.

Когда немного подсохло, он стал ходить с ней по двору, обнюхивал стены, ведра, обживался на ближайшем к избе пространстве. Дремал на солнышке. При нем как-то и работалось получше, полегче – вроде не для одной себе стараешься.

– Вот внучата, может, приедут, поиграют с тобой, – приговаривала Анна Анатольевна. – Они у меня хорошие.

Останавливалась, пытаясь в уме подсчитать, сколько кому из внучат лет. Старшей внучке уже двадцать три, да и остальным кому двадцать, кому восемнадцать… Взрослые. Тут впору и правнуков ждать. Захотелось дождаться, и не для одной себя, а чтоб этого Серого погладили, поёшкались с ним…

Освоившись внутри ограды, кот начал выбираться на улицу. Анна Анатольевна поначалу останавливала, просила не ходить, пугала собаками и пацанами. Но что ее слова – пустое. А в избе не запрешь. Деревенский, не из какой-нибудь городской квартиры на двадцать первом этаже.

Поначалу прогулки Серого были короткие, а потом пропадал на час, другой, пропускал обеды. И вот ночевать не пришел. Анна Анатольевна до ночи выходила на крыльцо, звала, слушала собачий лай на соседних улицах, протяжные крики дерущихся котов, и ей представлялось, что это рвут ее Серого.

Вернулся рано утром через продушину. Долго ел оставленное на блюдце, умывался, а потом завалился на краю кровати и проспал целый день. Вечером снова плотно поел и полез под пол.

– Да куда ты? – плачущим голосом спрашивала Анна Анатольевна. – И так вон вся шерсть в войлок сбилась, морда расцарапана. Еще и глаз выбьют. Сиди ты дома.

Серый глянул на нее извиняющимся взглядом, словно объясняя: не могу, нельзя не пойти.

– Я думала, ты хороший мальчик, а ты хулиганом растешь. А-я-я-яй.

И теперь все разговоры с соцработницей Надей сводились к коту. Надя слушала жалобы и сдержанно улыбалась, может, и грустно, предчувствуя, что и ей в старости предстоит жаловаться на любимого котика – мужа у нее давно не было, дети учились в городе; старость наверняка