Кощей, вальяжно развалившийся в своем кресле, подпрыгнул как ужаленный.

— Ай да папа! — восхитилась Яга. — Ничего от него не скроется!

— Я так и думал! — грохнул по столу Иван.

На этот раз стол сработали настолько массивный, что он не поддался натиску царской длани.

— Сколько ты там насчитала, бабушка? — Балбес засучил рукава. — Три тыщи процентов?

Кощей понял, что дело пахнет жареным. Бить будут долго и больно. Возможно, рогами и копытами. А так как яичко при нем, то это чревато. Как настоящий игрок, он пошел ва-банк.

— Папа! — Кощей шмякнулся тюрбаном об стол. — На черный день копил! Для родного синдиката! — Накопить на черный день за это время Кощей умудрился столько, что порой и сам с нетерпением ждал наступления этого дня. — А в доказательство своей преданности, — Его Бессмертие всхлипнул от избытка чувств, — доверяю тебе самое дорогое! Самое ценное, что у меня есть! За большие деньги выкупил... — Кощей запустил руки в шаровары, выудил оттуда яичко и почтительно преподнес Илье. — У тебя надежней будет, — шепнул он на ухо капитану, — но ты береги его. Как зеницу ока береги!

— Ура!!! — дружно завопил тридевятый синдикат.

— Сколько там у тебя на черный день схоронено? — засуетился Чебурашка, вытягивая из портфеля свой любимый «куркулятор».

— Где? — нетерпеливо теребил «факира» Соловей.

— Ну надо же! Опять вывернулся подлец, — добродушно засмеялась Яга.

И тут дверь наконец-то рухнула. В залу ввалился мертвецки пьяный отец Митрофаний, помахивая кадилом.

— Благословляю папу и иже с ним... — завыл он во всю мочь своей луженой, пропитой глотки.

Половину синдиката как корова языком слизала. Банкет продолжился в усеченном составе. Благословение святого отца выдержали лишь те, у кого на груди блестел крест. У «папы» он теперь был. Массивный, серебряный и абсолютно холодный, что лишний раз доказывало, что вокруг были только друзья.

Отец Кондратий с трудом слез с телеги.

— Ну зачем так гнать было? — сердито загудел он на сотника. — Всю душу из меня вытрясли.

— Дело спешное, батюшка. — Сотник соскочил с коня.

К телеге подлетел служка:

— Батюшка, скоро начинаем. А вам еще переодеться надобно.

— Охо-хо, грехи наши тяжкие. Дорога дальняя. Притомился я, отрок. Как службу вести буду... не знаю. Сын мой, — обратился он к Авдею, — ты мою корзинку с лекарствами прихватил?

— А как же. Вон, у Федулки.

Федула дорожная тряска не проняла. Он мирно спал на сене, подложив под голову валенок и нежно обняв корзинку с лекарствами отца Кондратия.

— Кто это, отче? — полюбопытствовал служка.

— Звонарь мой, — пробасил отец Кондратий, — вместе службу справлять будем. Он уже под меня подстроился. Все наизусть знает. Ни одного лишнего удара не сделает.

Тут отец Кондратий замолчал, сообразив, что слегка перехвалил своего подопечного.

— Тогда поторопимся, отче. Принимайте свое лекарство... — Юный служка схватился за корзину — и отлетел метра на три. Валенок, только что служивший звонарю подушкой, плотно засел на его ушах.

— Не балуй, отрок, — пророкотал поп, — почто служителя Господа обижаешь?

Федул сбизволил проснуться и сел на телеге, свесив с нее лапти пятидесятого размера. Отец Кондратий не поленился лично подойти и вытащить из корзинки лекарство.

— Чего стоишь, чадушко? Освобождай служителя Господа от темницы душной.

Федул не спеша подошел к рабу божьему, приподнял его за валенок и потряс. Раб божий валенок не отдавал. Федул удивился и тряхнул сильнее. Не помогло. Однако голь на выдумку хитра. Опустив руку, Федул дождался, когда дрыгающиеся ноги отрока коснулись земли, и поспешно придавил их своим лаптем. Из-под валенка послышался придушенный вой.

— Сразу надо было отдавать, — попенял рабу божьему звонарь, отнимая у него валенок. Наэлектризованные волосы на голове служки стояли дыбом.

Пока звонарь боролся за свою собственность, отец Кондратий поправил здоровье добрым глотком из своего любимого штофа, подаренного ему прихожанами.

— Ну-с, где тут у нас собор? — спросил он у сотника.

— Тут, батюшка. — Авдей попытался отнять у отца Кондратия лекарство. Проще было у льва отнять кусок мяса.

— Веди, сын мой! — пророкотал святой отец, покачнувшись.

— Батюшка, — взмолился Авдей, — хоть вы-то не подводите. Что за напасть! Митрофаний на себя епитимью наложил...

— Какую? — поинтересовался святой отец.

— В подвалах заперся со свечкой и закуской... чтоб ему!!!

— В каких подвалах? В церковных?

— «Дремучего бора». Батюшка, вы петь-то сможете?

— Спрашиваешь! Я вам такую службу отгрохаю...

— Да не нам! Папа сегодня венчается!

— А у нас еще ничего не готово, — чуть не плача сообщил служка.

— Федулка! На колокольню! Покажем им, как у нас в Кутиновке на свадьбах гуляют!!! А ну, квелые, все по местам!

Все вокруг всполошенно засуетились.

Федул рванул, как и положено, на колокольню.

— Ух ты! — восторженно завопил он сверху. — А у них колоколов-то поболе, чем у нас в Кутиновке.

Схватив самый толстый канат, он душевно рванул его на себя.

Бу-у-у-м-м-м — пронесся по округе протяжный гул главного, тысячепудового колокола, накануне водруженного на колокольню. Федул радостно шмякнул шапку о землю и начал опробовать остальные. Они тоже звучали неплохо, но к концу репетиции половина замолчала. Веревочки оказались хлипкие.

— Эй, ты, вздыбленный! — крикнул он служке, свесившись с колокольни, — Тащи еще ееревок. Да побольше и потолще!

Служка послушно помчался выполнять приказание. Тем временем отец Кондратий наводил порядок в соборе.

— Помещение хорошее, просторное, — удовлетворенно пророкотал он, — только оконца отворить бы не мешало.

— Зачем, батюшка? — поинтересовался регент хора мальчиков.

— Народу много будет. Чтоб жарко да душно не было. Да и целее будут.

Отец Кондратий начал потихоньку наращивать децибелы. Похоже, Федул уже заменил оборванные веревки.

— Опробуем акустику.

Отец Кондратий набрал в свою бочкообразную грудь побольше воздуха и...

Акустический удар заставил мальчиков на хорах пригнуться и зажать уши. Посыпались стекла с оконцев, которые не успели распахнуть.

— Вот так конкурент Соловью. — ахнул Авдей, пулей вылетая из собора.