Генри, наконец, перестал вылизывать лодыжку Элизабет, и Бен принялся намачивать бинты и наматывать их на больное место.

— Пожалуй, да, — задумчиво сказал он, — особенно на Западе. Но они платят за свою свободу немалую цену.

— Расскажите.

— Это суровый край. Даже жестокий. Чтобы выжить, там требуется немалая сила. И женщины там работают не меньше, а может быть, и больше, чем мужчины. И стареют раньше времени, — он обвел глазами богато убранную комнату. — И там нет слуг.

— Вы скучаете о ней? О своей Америке?

— Да.

— А там красиво?

Бен задумался.

— Да. Хотя там и нет таких холмов, как здесь. Степи — бесконечные, до самого горизонта. Пустыни — сухие, выжженные солнцем, смертоносные… Но даже они становятся прекрасными, когда зацветают кактусы. И горы… О, какие там горы!

Он замолчал. Молчала и Элизабет. Генри тяжело шлепнулся на пол и не сводил с Бена глаз, подозрительно следя за каждым его движением.

Бен закончил бинтовать ногу Элизабет и тихо двинулся к двери, благоразумно рассудив, что сейчас ему лучше уйти.

— Останьтесь, — тихо попросила Элизабет. Генри негромко заскулил.

— А ему чего хочется: чтобы я ушел или чтобы я остался? — улыбнулся Бен.

— Наверное, он и сам не знает, — сказала Элизабет. — Генри, конечно, страшный собственник, но вас он любит.

— Почему вы так решили? — удивился Бен. Она пожала плечами.

— У вас была когда-нибудь собака?

— Нет.

— Но вы любите их, — убежденно сказала Элизабет. — А Генри всегда знает, кто его любит.

— Вот как?

— Вы знаете подход к детям и собакам, — сказала Элизабет и слегка покраснела.

— Но не к людям?

— А разве Сара Энн не человек? — С этим нельзя было не согласиться.

— Человек. И удивительно мудрый для своего возраста.

— Большое счастье, что у нее есть вы, — сказала Элизабет, и в глазах ее зажегся призывный огонек.

Их взгляды встретились, и между Беном и Элизабет возникла какая-то магическая связь, тот момент истины, когда люди понимают друг друга без слов.

Бен еще на секунду задержался возле двери, а затем вернулся назад, в комнату. «Что ты делаешь, глупец!» — сказал он самому себе, но не мог противиться ее призывному взгляду.

Он подошел к постели, немного постоял рядом, а затем с легким вздохом присел рядом с Элизабет.

Ее ладонь легла на его руку.

— Я рада, что вы приехали в Шотландию, Бен Мастерс. Но я не только радуюсь, но и боюсь.

— Трудно поверить, что вы можете чего-либо бояться.

Он вспомнил о том, как она брала на Шэдоу барьеры, прыгая через каменные стены. Даже он, с его огромным опытом верховой езды, вряд ли осмелился бы на нечто подобное.

Но в глазах Элизабет — прекрасных, золотистых глазах, он и в самом деле прочитал тревогу. И этот страх подавил то чувство, которое, казалось, готово было вспыхнуть. Элизабет отвернулась, но Бен осторожно взял ее за подбородок и снова повернул к себе.

Он чувствовал ее напряжение. Ему нестерпимо захотелось поцеловать ее. И он поцеловал. Сначала осторожно, едва касаясь губами ее нежных губ. Затем испытующе, требовательно, страстно.

Желание вспыхнуло в нем — жаркое, нестерпимое, требующее утоления.

Поцелуй становился все глубже, все дольше. Они не торопились, шаг за шагом открываясь друг другу. Пальцы Бена зарылись в волосы Элизабет, безнадежно уничтожая остатки прически. Его язык проникал все глубже в ее приоткрытый, жаждущий рот. Время словно остановило свой бег.

Пальцы Элизабет нежно скользили по шее Бена, по его груди — лаская, изучая все изгибы его тела, каждый напрягшийся под кожей мускул.

Губы Элизабет были удивительными — нежными и в то же время жадными. Она ласкала рот Бена своим языком — робко и страстно, мягко, но настойчиво. Когда Бен заглянул в ее глаза, он увидел, как они затуманились. А сквозь дымку в их золотистой глубине он рассмотрел желание — то же страстное желание, какое испытывал и сам.

В комнате стояла тишина — такая, что Бен слышал легкое прерывистое дыхание Элизабет, частое биение ее сердца. Он таял, растворялся в прикосновении ее губ, ее пальцев. Ах, если бы это мгновение длилось вечно!

Пальцы Бена осторожно распустили завязки на блузке Элизабет, погрузились в таинственную глубину — дальше, ниже… Когда Бен нежно коснулся упругих полушарий ее груди, Элизабет негромко застонала, На этот стон сразу же отреагировало тело Бена.

Но не слишком ли он торопится?

Пальцы его замерли.

— Не останавливайся, — прошептала она.

— Я боялся…

Элизабет закрыла его рот страстным поцелуем. Расстегнула пуговицы на его рубашке, прижалась обнаженной пылающей грудью к его груди. Тело ее так неудержимо тянулось к телу Бена, что он с восторгом и удивлением понял, что ее обуревает такая же неудержимая страсть, такое же ненасытное желание, какое бушует и в нем самом. Каждая клеточка его тела горела, стремилась к единению, жаждала, близости.

— Слуги? — глухо прошептал он.

— Никогда не входят без стука.

Он еще немного помедлил. Сказывались долгие год прежней жизни, когда он больше всего боялся банальных любовных связей. И еще — страх. Ведь однажды он перешел эту черту — и в итоге погибла Мери Мэй.

— Бен?

Как нежно звучит на ее устах его имя! И с какой неожиданной стороны она раскрылась сейчас ему! Независимая и уязвимая одновременно — это сочетание казалось недоступным для любых страстей.

Бен сглотнул, осторожно опустил Элизабет на покрывало и лег рядом, прижавшись горячими губами к нежному бутону ее груди.

Легко. Легко и мягко легла ее ладонь на плечо Бена, отвечая лаской на ласку.

— Святые небеса, — восхищенно выдохнула она. Бен приподнялся и осторожно снял с Элизабет блузку. Она помогла ему, подняв руки. Этот жест растопил в душе Бена последние льдинки недоверия.

Их губы снова встретились. Дыхание Элизабет смешалось с дыханием Бена. Пальцы ее нежно гладили его лицо, и это доставляло ему невыносимую радость. Он истосковался по нежности, и сейчас его душа пела от счастья. Только теперь Бен понимал, как одинок был всю свою жизнь.

Тело Элизабет сотрясала дрожь. Такая же дрожь охватила и Бена. Он неистово ласкал губами ее грудь, плавными, возбуждающими движениями языка оглаживая нежные полушария, увенчанные восхитительными ягодками сосков. Она высоко изогнулась, застонав от наслаждения. Его мужское естество — горячее, напрягшееся — неудержимо рвалось наружу.

Он расстегнул бриджи Элизабет, в мгновение ока сорвал их и отбросил прочь. Теперь их распаленные тела не разделяло почти ничего: не считать же серьезной преградой те немногие оставшиеся на Элизабет кружевные предметы туалета, которые призваны не столько скрывать, сколько подчеркивать.