— Нет. Я не вижу моста. Продолжайте движение. Нашей миссией было обезопасить мост для передвижения всего батальона, но я все еще его не видел. Я видел лищь тонкую линию деревьев с левой стороны и несколько серых кирпичных зданий. За нами по орбите кружили вертолеты «Кобра». Опять тишина вокруг. В моих очках ночного видения опять все стало зеленым.

— Есть, — сказал Кольберт, и мы двинулись дальше.

Прозвищем Кольберта было «Лед», он никогда не терял самообладания. Поэтому я назначил его ответственным. Следующее, что я услышал по рации, — это предупреждение об опасности: «На мосту ограждение». Голос Кольберта был размеренным, но вместе с тем несколько напряженным — так, наверное, летчик гражданской авиации говорит пассажирам своего самолета об огне в двигателе. Потом и я увидел это ограждение — было очень похоже на то, что на мосту перевернулся мусорный контейнер, полный металлолома. По всей ширине моста лежали трубы большого диаметра. Этому было всего одно объяснение.

— Назад! Слышите? Назад! Валите оттуда на хрен! Воздух был пронизан страхом. Его можно было услышать, почувствовать и даже попробовать, как монетку под языком. Но паники среди морских пехотинцев не было. Мы были зажаты деревьями слева, домами справа, заграждением перед нами и остальным батальоном, движущимся сзади, следом за нами.

Мы нарвались на засаду. Я уже знал это и на секунду удивился, почему в нас не стреляют. Я пригнулся в машине и попытался засунуть руки в бронежилет, при этом не выпуская из них ни рации, ни оружия. Морские пехотинцы называют это «черепашиться».

Я приказал поворачивать и получил в ответ лаконичное: «Вас понял, выполняю». Как только «Хаммер» Кольберта начал поворачивать налево, в сторону деревьев, он сказал в рацию: «В деревьях люди» — и открыл огонь.

Страх ушел так же быстро, как и пришел. Как только началась стрельба, я активизировал взвод, давая указания по рации, и взвод открыл ответный огонь.

Вражеский пулеметчик стрелял низко, и пули, отскакивающие рикошетом от дороги, с лязгом ударялись о машину. От этих ударов машину потряхивало.

Нужно было выметаться из этого огневого мешка. Артиллерийский огонь и крики сделали наши рации практически бесполезными, поэтому, положив пулемет и взяв в руки пистолет, я сказал Уинну разворачиваться, а сам собрался пойти к группам.

— Что? — переспросил Уинн.

— Разворачивай «Хаммер» и прекращай болтать с тылом, я сейчас вернусь. — Я редко делал что-то вопреки его советам, но это был как раз тот случай.

Нагибаясь, что было абсолютно бессмысленно, так как пулеметы противника стреляли на уровне колен, я бежал к машине Кольберта, все еще застывшей на половине начатого поворота. Главное — не быть подстреленным своими же собственными солдатами. Они были сосредоточены на стрельбе и могли не заметить своими боковым зрением, что я бегу к ним.

Я не бежал. Я порхал в красивом танце с гениальной хореографией.

Дальше идти духа не хватало. Надо мною стрелял из «Mark-19» младший сержант. Из дула оружия вырывались языки пламени, но оглушительное оружие казалось мне сейчас безмолвным. Я выкрикивал инструкции двум водителям и пытался не быть подстреленным, когда услышал спокойный голос, доносящийся из рации: «У Второй группы раненый».

Кошмар каждого командира — попасть в засаду и нести потери. Ирония судьбы. Явдруг вспомнил слова полковника Феррандо, произнесенные вчера во время инструктажа: «Вы не можете сначала вызваться пойти на войну, а потом смотаться с нее, потому что, видите ли, получили пулю».

Вражеский огонь стих, а потом с новой силой вспыхнул опять, машина сержанта Патрика начала прерывисто дрожать, его ногу отбросило вдруг в сторону. Он посмотрел вниз, на хлещущую из ботинка кровь. Инструктаж нашего полевого врача не прошел, даром. Сержант перетянул ногу жгутом и сказал своей команде: «Ранение в ногу, но ничего, я в порядке», — и продолжил стрельбу. У сидящего на заднем сиденье младшего сержанта Стэффорда, радиста взвода, была такая же ситуация. Осколок одного из пулеметных снарядов рикошетом попал в его голень. Он тоже перетянул ногу жгутом и продолжил обстрел.

В засаде оказался только наш взвод, весь остальной батальон не сделал ни выстрела.

Наконец-таки, мои усилия не прошли даром, взвод отступил на два километра назад от моста, и мы съехали с дороги, чтобы осмотреться на предмет потерь и раненых и сосчитать боеприпасы. Настроение было мрачным. Я знал, что из-за тактической ошибки, а именно из-за того, что не была проведена разведка моста, из строя на время выбыл один из моих лучших морских пехотинцев. И еще я боялся, что из батальона придет приказ двигаться вперед и сделать еще одну попытку войти в Муваффигуа.

По рации поступила новая информация: «Мы ждем, пока заправятся вертолеты. Затем вместе с танками и легкими бронированными машинами пойдем вперед».

Долго ждать не пришлось. Опять дар предвидения.

Я шел от «Хаммера» к «Хаммеру», осматривал повреждения и разговаривал с ребятами. Доктор Брайан наматывал бинт на ногу Стэффорда. Младший сержант очень твердо дал понять, что хочет остаться в строю, и Брайан дал ему временное разрешение. И я тоже. Лишних рук в бою не бывает.

Сзади послышался треск, это танк задел бордюр. Мы на своих машинах отъехали чуть дальше, чтобы семидесятитонные «бегемоты» смогли проехать мимо. А затем и мы двинулись за ними.

Я планировал расположить свой взвод к северу от моста, чтобы он при пересечении моста в Муваффигуа прикрывал Третий взвод.

Вдруг мой взгляд привлек командный «Хаммер» с полным прицепом; прицеп вдруг накренился и замер, отказываясь вернуться в исходное положение.

«Мы застряли на мосту», — рапортовал капитан. Принимая во внимание создавшуюся ситуацию, его голос был слишком уж спокойным. Над рекой, стреляя ракетами по узким улочкам города, стрекотали два вертолета «Кобра». Морские пехотинцы из штаба роты выпрыгивали из «Хаммера», пытаясь вытащить прицеп из ямы на мосту, в которую он угодил.

До них всего пятьдесят, метров, а мы не можем им помочь. Сейчас мой взвод мог выполнять всего лишь функцию моральной поддержки.

Через час, когда восход был уже не за горами, штабникам все же удалось вытащить прицеп. Они наконец пересекли мост.

И опять состояние «вдруг». Вдруг я увидел, не веря своим глазам, как эти самые штабники фотографируются со вспышкой, а командиры смеются и снуют туда-сюда с важным видом.

Я делал все возможное, чтобы семь непрерывных часов боя оставаться спокойным и мыслить рационально, несмотря ни на что; держать себя в руках и тогда, когда совершалось убийство людей, находившихся так близко от мета, что я мог слышать их дыхание; и тогда, когда эвакуировали моих раненых братьев; и тогда, когда я думал, что не доживу до рассвета. Но в конце концов я все же потерял самообладание. Я был в бешенстве.

«Что вы тут, на хрен, делаете? — заорал я.. — Вы, тупые ублюдки! Фоткаетесь?»

Штабной капитан схватил меня за плечо и сказал, чтобы я успокоился. Я стряхнул его руку.