Ну так вот. Среди «врагов народа» обнаружилась масса интереснейших личностей. Парочка железнодорожников – специалистов по водоснабжению, десяток недоучившихся студентов, четверо типографских мастеров. И в том числе Флориан Петрович Зацкевич – варшавский врач-акушер. Учитывая страшенный дефицит в губернии людей с медицинскими знаниями, этого я сразу велел из общих бараков перевести в сравнительно комфортабельную камеру тюремного замка и потребовал его личное дело. Нужно же выяснить, могу я доверить здоровье людей Зацкевичу или он маньяк какой-нибудь.

Слава богу, ни маньяком, ни бунтовщиком акушер не был. В его аптеке в Варшаве полиция обнаружила небольшую химическую лабораторию, и доктор не сумел внятно объяснить назначение некоторых веществ, по мнению исправников, смахивающих на взрывчатые. Флориана Петровича обвинили в пособничестве сепаратистам и в том, что он будто бы занимался изготовлением для них бомб. Судили скорым военно-полевым судом и приговорили к поселению в Сибири на пятнадцать лет.

Встретился, поговорил. Тот сначала даже верить не хотел, что мне именно правда нужна, – очень уж любопытно стало, что же такое этакое он в аптеке варил. Да еще и похожее на взрывчатку. Оказалось, доморощенный химик всего-навсего исследовал лекарственные свойства нитроглицерина.

– Ну да, – пожал я плечами. – При стенокардии – первейшее средство. В мельчайших дозах и с глюкозой. При некоторых других сердечных болезнях – тоже…

Чем вызвал у варшавского «химика» натуральнейший шок. Мне кажется, он и вдыхать перестал.

– Только использовать средство с осторожностью великой следует, – продолжал добивать я изобретателя. – Особенно господам с пониженным артериальным давлением.

– Помилуйте, ваше превосходительство, – выговорил Зацкевич, когда снова начал дышать. – Но откуда же вам это известно?

– Читал где-то, – отмахнулся я. – У меня, Флориан Петрович, знаете ли, отличная память.

В общем, экспериментатор в числе прочих ссыльных отправился на одной из барж в Бийск и там должен был и остаться. Как раз в больнице Михайловского. Я и письмо старому доктору не поленился с варшавским химиком передать. С рекомендациями, так сказать. В том числе с прямым приказом изготовлением нитроглицерина не баловаться. Мне еще катастроф не хватало.

Как-то незаметно наступило лето. Я и заметил-то смену сезонов, только обнаружив однажды отсутствие верхней одежды на посетителях моей приемной. Сам за пределы усадьбы уже месяц как не выходил. И некогда было, и некуда.

Но вот вернулись Штукенберг с Волтатисом и вытащили меня из уютного затворничества. Заставили-таки, ироды, сесть в седло и отправиться сначала к берегу Томи, а потом – на юго-восток, за кирпичные заводы, на луг, где со следующего уже года должны были начать строиться вокзал и товарная станция. И наконец, еще дальше, по не слишком популярной грунтовой дороге, в сторону близлежащей деревни Санино – первому полустанку будущей железной дороги Томск – Ачинск.

Но быстро выяснилось, что вся эта прогулка ничего общего с заявленными «ознакомительными» целями не имеет. У двух как-то подозрительно спевшихся инженеров было ко мне деловое предложение.

О Павле Григорьевиче фон Дервизе мой Герочка только слышал. Молодой Лерхе едва-едва поступил на пансион и обучение в Императорское училище правоведения, когда Павел Григорьевич его уже окончил с золотой медалью. Какое-то время фон Дервиз служил в департаменте по герольдии при Сенате, а с началом Крымской войны, так сказать, по зову сердца перевелся в провиантское управление военного министерства. Где был замечен и оценен кригскомиссаром Якобсоном. После войны талантливый администратор мог сделать быструю карьеру, но вдруг оставляет государственную службу и принимает приглашение государственного контролера Николая Николаевича Анненкова заняться организацией строительства Московско-Саратовской железной дороги. Потом Павел Григорьевич добился концессии на устройство Рязанско-Козловской дороги, которую уже благополучно достраивал.

Главным инженером у Дервиза служил старый приятель Штукенберга, также выпускник института путей сообщения, Карл Федорович фон Мекк. Нетрудно догадаться, что мой управляющий сносился с более опытным в железнодорожном строительстве знакомцем по поводу Западно-Сибирского железного пути. Особенно инженера интересовали новинки в технологиях возведения мостов. Все-таки в стране через реки уровня Оби мостовых переправ еще не строили ни разу.

Фон Мекк дал несколько весьма ценных, по мнению Штукенберга и Волтатиса, советов. А также рекомендовал обратить внимание не только на собственно берега, но и на логистическое обеспечение строительства. На наличие устроенных дорог, населенных пунктов у реки с возможностью оборудования причалов для барж и пароходов. Мои инженеры немедленно признали правоту Карла Федоровича и отправились изучать выбранные участки рек заново.

Вернувшись же в Томск, обнаружили, что их дожидается толстый почтовый пакет от фон Мекка. В котором кроме небольшой записки от российского инженера было еще и развернутое предложение от его хозяина, концессионера фон Дервиза. Эти несколько листов отличной бумаги, исписанные плотным аккуратным почерком, мне на околице Санино и были предъявлены.

Письмо адресовано было Антону Ивановичу, но касалось в первую очередь именно меня. Хотя бы уже потому, что без моего губернаторского разрешения вся тщательно расписанная махинация не имела ни малейшего смысла.

Первое, о чем подумалось после прочтения, – насколько же хорошо этот фон Дервиз изучил мой характер! Наверняка ведь не поленился связаться с общими знакомыми. Потому что доводы в свою пользу приводил просто для меня убийственные.

Итак, император собственноручно дал мне дозволение на проведение изыскательских работ по двухтысячеверстному пути. И разрешил провести подписку на акции будущего предприятия с выпуском долговых обязательств на сумму первоначальной сметы, с гарантиями выплаты акционерам пятипроцентных дивидендов. Однако это совершенно не означало, что я, выбрав оптимальный, по моему мнению, маршрут дороги, сразу же получил право начать строительство. Проект должен будет пройти еще долгий путь согласований по инстанциям – в первую очередь в Министерстве путей сообщения и Военном ведомстве, прежде чем снова вернется на стол государя. И лишь после его высочайшего рескрипта на щебеночно-грунтовую насыпь могла лечь первая шпала.

Павел Григорьевич не сомневался, что с поддержкой ведущих столичных банкиров и богатейших московских купцов прожект пройдет все инстанции в кратчайшие сроки. Всего года за полтора-два. И года через три, при условии готовности производства рельс и прочих запчастей на моем заводе, можно будет начать. Однако, по его словам, существовал и другой метод, существенно приближающий дату закладки дороги.

Дело в том, что по существующим законам империи на устройство частных, заводских или горнозаводских – в масштабах страны малюсеньких – отрезков путей достаточно было разрешения местного гражданского начальника. Министерство путей сообщения такие, до двухсот верст, в единой концепции развития железнодорожного строительства не рассматривало, а военным эти микроскопические маршруты и вовсе не интересны.