К северу от низовий Дуная с Османской империей граничили зависимые от чужой воли государства, возглавлявшиеся монархами-марионетками, данниками, посаженными на шаткие престолы с соизволения султана и покорными его воле: Трансильванское, Валашское и Молдавское княжества, а также Крымское ханство (такие территории именовались “находящимися под защитой султана”) [61]. В середине XIX века российско-болгарский историк Спиридон Палаузов так описал характер отношений с Османской империей христианских вассальных территорий: “Если это сближение… есть чисто покровительственное, есть признание защиты сильнейшим слабейшего за известное вознаграждение, не нарушающее, впрочем, прав самостоятельности того, кто подчинил себя этому добровольному покровительству… Но Валахия, не окрепшая еще в своей гражданственности, во внутренней и внешней жизни, вынуждена была обстоятельствами признать покровительство народа, которого главная цель была завоевание”.

Главным фактическим отличием вассальных территорий от султанских провинций было то обстоятельство, что на формально свободных землях не размещались постоянные османские гарнизоны. Военные формирования местных феодалов и разного рода банды “народных мстителей” совершали разорительные трансдунайские рейды и с юга на север, и с севера на юг; речные крепости переходили из рук в руки, меняли государственную принадлежность, горели и отстраивались снова. Вассалы-христиане периодически демонстрировали строптивость, если султанские поборы становились непосильными или если политическая ситуация позволяла надеяться на успех независимости. На рубеже XVI и XVII веков, например, господарь Михай Храбрый на короткое время объединил под своей булавой Валахию, Молдавию и Трансильванию, даже хитро и храбро разгромил стотысячное войско великого визиря, но вскоре сам был разбит, а потом и убит политическими соперниками. Зависимость от Высокой Порты длилась и длилась, однако за любым историческим расцветом следует закат. К концу XVIII века Черное море перестало считаться “турецким озером” (до той поры, самодовольно писал восточный историк, “всякий носильщик-хамал на стамбульском рынке знал, что Туна есть главная река этого озера”) и конкурентами султанов в борьбе за низовья Дуная стали русские цари. Теряя энергию агрессии, Османская империя утрачивала свой raison d’être, ведь у любого универсального государства есть лишь один главный смысл существования: пожирать новые территории.

Жизнь империи сводится к войне и расширению пределов, так же как сводится к течению смысл реки. Султаны не знали церемоний коронации: в Высокой Порте эту традицию заменил обряд опоясывания каждого нового Великого турка мечом Османа. Безгранично увеличиваясь в размерах, теократическое государство становится неповоротливым, лишается управленческой гибкости и в конце концов разваливается на куски, рушится под своей тяжестью. “Величина и сложность державы османов не имели прецедентов в истории, – указывает Джейсон Гудвин. – Империя переросла средневековые механизмы, созданные для того, чтобы ею управлять”.

Содержать огромные армии – собственно армию да еще армии слуг, чиновников, священников – только на налоги от торговли и сельского хозяйства становилось все труднее. Времена богатых трофеев и легкой военной добычи уходили в прошлое. Пока тому способствовали обстоятельства, османы относились к разумной категории властителей: не стремились менять уклад жизни покоренных народов, лишь бы те платили налоги, не принуждали верить в своего бога и говорить на своем языке. Еще и оттого турецкий закат получился долгим: династия сползала с вершин славы и могущества два с половиной столетия, умудрившись пусть всего на несколько лет, но все же пережить своих главных соперников, Габсбургов и Романовых [62]. Сценами драмы заката стало и растянувшееся на несколько поколений вытеснение знамен Великого турка с дунайских берегов. Последний эпизод этой военной пьесы получился стремительным: крепость в Белграде (к той поре уже столице полунезависимой Сербии) турецкий гарнизон оставил в 1867-м, первая твердыня правобережья Нижнего Дуная Свиштов пала в русские руки в 1877-м, еще через год Османы навсегда потеряли и дельту реки. Молдавский господарь, вассал султана и русский союзник, автор “Истории турок” (1714–1716) Дмитрий Кантемир сравнивал траекторию развития Османской империи с дугой, ведущей от победы к поражению: на пути от расцвета государства к его упадку неудачи иногда зарождались в пору триумфа, но и в момент самого унизительного разгрома эта страна отбрасывала тень величия. Кантемир верно предсказал будущее Османов, впрочем, то же самое можно сказать и о судьбе любой другой империи.

На Дунае в целом Османская империя играла главенствующую роль с середины XVI до начала XIX столетия. Наряду с Нилом, Евфратом и Тигром река Tуна входила в число крупнейших водных артерий громадного государства, земли которого раскинулись в трех частях света. Собственно, реки его и обрамляли: Евфрат на востоке, Дунай на севере и западе. Турки укрепляли на речных берегах старые крепости и оборудовали новые опорные пункты. От Эстергона до Кили (Килии) возникла система оборонительных сооружений, в которой только крупных крепостей насчитывалось почти три десятка, – едва ли не равная древнеримской. Как и в эпоху Античности, дунайское пограничье и в мирное время формально оставалось военным: наместник любой провинции был полководцем, каждая дорога имела ратное назначение, торговые суда при необходимости превращались в боевые корабли. Стены и бастионы речных крепостей, естественно, выглядели помощнее древнеримских, поскольку за тысячелетие совершеннее стали и техника строительства, и штурмовые средства, в широкое употребление к тому же вошли порох и артиллерия. Но поскольку воевать бесконечно невозможно, солдаты обращались в крестьян: они сторожили границу, одновременно выращивая кукурузу и рожь, пробавлялись ловлей щуки и осетра, разводили пчел. Неустанными усилиями на турецком Дунае в идеальном состоянии поддерживались причалы, броды, переправы, верфи. Навигация сопровождалась традиционной для восточного мира караванной торговлей.