С конца 1940 – начала 1941 года советская разведка и контрразведка регистрировали нараставшие переброски в районы, прилегающие к СССР, германских сухопутных войск, затем ВВС и ВМС, обустройство рубежей для перехода в наступление. После 10 апреля транспортировка войск и тяжелой техники на восток через Варшаву, Братиславу и другие узлы коммуникаций осуществлялась днем и ночью уже без маскировки. Немецкие офицеры были снабжены топографическими картами приграничных регионов СССР. При штабах проводились занятия по изучению русского языка.

5 мая Главное разведуправление Генштаба Красной армии доложило Сталину, Тимошенко и другим политическим и военным руководителям сводку с данными о дислокации германских войск по периферии советских границ: их общая численность определялась в 103–107 дивизий. В Восточной Пруссии было сосредоточено 23–24 дивизии, против Западного (Белорусского) особого военного округа – 29 дивизий, Киевского округа – 31–34 дивизии, в Прикарпатской Украине – 4 дивизии, против Молдавии в Северной Добрудже – 10–11 дивизий. Ожидалось дальнейшее усиление группировки за счет, в частности, высвобождавшихся в Югославии войск[373].

Владея этими данными, Сталин выступал в тот же день на встрече в Кремле с выпускниками 16 военных академий. От лично присутствовавших на встрече офицеров (ставших с годами генералами) и генералов (сменивших военный мундир на дипломатический) автору известно следующее о речениях советского руководителя.

Сталин выступал без текста, расхаживая вдоль стола президиума, за которым сидели В. Молотов и другие деятели. Война на пороге, заявил он, Гитлер изготовился вторгнуться в Советский Союз. Нам повезло бы, если бы этим – жест руки указал в сторону наркома иностранных дел – удалось оттянуть агрессию на пару недель или месяц-другой. Но на одно везение полагаться нельзя. Поэтому офицерам по прибытии в вверенные им подразделения и части надлежит покончить с благодушием и расхлябанностью, использовать каждый час и каждую минуту для подготовки подчиненных к предстоящим испытаниям, зарядить их уверенностью в том, что задачи по обороне страны решаемы, если каждый боец и командир будет свято исполнять свой долг. Далее Сталин рассуждал об особенностях современной войны, необходимости овладения новой техникой, уже поступавшей в войска, о том, что народ дал армии и флоту оружие, ни в чем не уступающее вооружениям противника и т. д. Он убеждал присутствовавших в том, что руководство страны внимательно следит за всеми перипетиями и события не застанут его врасплох, и просил наполнить этой уверенностью личный состав армии, авиации и флота.

Это относительно достоверно воспроизведено в литературе и в протоколах допросов некоторых офицеров Красной армии, плененных нацистами в 1941 году. Не тенденциозность, а фальсификация начинается там, где Сталину приписывается идея упреждающих гитлеровскую агрессию действий. Следуя тогдашней военной доктрине, он действительно говорил о необходимости не просто отразить нападение, но, преследуя, наказать супостата. Но, ведя речь о контрударе, Сталин нигде ни прямо, ни в обход не вышел на тему превентивного удара.

Здесь можно было бы поставить точку, процитировав убийственный приговор Г. Швендеманна попыткам обелить Гитлера, выдать наибольшее из его злодеяний – войну на уничтожение и порабощение Советского Союза – за «акт самозащиты»:

«Все попытки приписать Сталину часть или даже всю вину за немецкое нападение, – будь то ссылки на наступательную советскую внешнюю политику, якобы не оставлявшую Гитлеру другого выбора, или гальванизация трудно выговариваемого тезиса о превентивной войне (летом 1941 года одному агрессору, Гитлеру, предоставлялся последний шанс упредить другого агрессора) – лишены всяких оснований. Авантюристические тезисы сомнительного советского перебежчика, доходящего до утверждений, будто Сталин планировал нанести удар по Германии 6 июля 1941 года, доводят до полного абсурда попытки умалить полную ответственность немецкой стороны за вероломное нападение на Советский Союз или вообще снять с нее такую ответственность»[374].

Но вздор сочиняется и тиражируется не ради вздора. Кому-то он как бальзам от кошмаров, что поныне портят сон. Это бы полбеды. Наибольшим спросом вариации вокруг «превентивных действий» Гитлера пользуются у закоренелого и истинно опасного реваншизма, который целит не в итоги войны, а в ее истоки. Нет, ставить точку рано. Перебежчик Резун, даже сменив псевдоним В. Суворов на А. Македонский или Н. Бонапарт, не прибавит своим писаниям убедительности. Но, скажем, В. Мазер, листая на глазах неосведомленного массового читателя частично подлинные документы, способен навести тень на плетень.

В 1948 году маршал А. Василевский извлек из своего личного сейфа и зарегистрировал в Главном оперативном управлении Генерального штаба записку, написанную от руки в единственном экземпляре для доклада Сталину. Записка не завизирована ни С. Тимошенко, ни Г. Жуковым, хотя В. Мазер и другие (с этого начинаются фальсификации) утверждают иное. В тексте было оставлено место для простановки подписей, если бы и когда изложенная в ней концепция нашла высочайшее одобрение.

Почему записка осела у А. Василевского? Очевидно, потому, что будущий маршал вместе с генералом Н. Ватутиным составлял ее. Ватутин, однако, погиб в Киеве в 1944 году от рук бандеровцев.

Когда возникла записка? У В. Мазера элегантно сказано: «до 15 мая». Это может быть и 1 мая. Или даже 1 апреля, не проглядывай на небрежно изготовленной копии слово «май». В действительности Василевский и Ватутин доверили бумаге свои мысли и тревоги после встречи Сталина с выпускниками военных академий и его категорической фразы – «война на пороге». На эту работу у двух генералов ушло 4–5 дней. Вслед за тем проект был вручен Г. Жукову, от которого попал к С. Тимошенко.

Достоверно неизвестно, как нарком обороны и начальник Генштаба доводили соображения своих подчиненных до Сталина. Зная негативную и порой гневную реакцию диктатора на разведсводки, ранее представлявшиеся проекты распоряжений по армии и флоту, которыми предлагалось привести ВС в состояние повышенной готовности, на предостережения из Лондона и Вашингтона насчет возможной германской агрессии, его указания самым обходительным образом обращаться с немецким персоналом, попадавшим в советские руки во время разведывательных рейдов против СССР, Тимошенко и Жуков могли ограничиться прощупыванием, обходным зондажем. Скорее всего, однако, дело обстояло так.

Встреча 5 мая поставила военных между двух огней. Отмалчиваться в ответ на малолестные и двусмысленные высказывания Сталина в адрес вооруженных сил в момент нависшей над страной угрозы было рискованней, чем что-то предлагать. Так или иначе, диктатор вводился в курс соображений, наработанных Генштабом под воздействием сталинских же оценок от 5 мая.

Дальнейшее автор основывает на словах лично ему знакомого генерала, беседовавшего с маршалом С. Тимошенко вскоре после войны. При очередном докладе Сталину нарком обороны и начальник Генштаба поинтересовались, не нашлось ли у него возможности взглянуть на подготовленную военными записку. В ответ раздалась тирада: оценки, сформулированные на встрече с выпускниками академий, предназначались войсковым офицерам. Они должны были отбыть в свои части, заряженные доверием к руководству страны, проникнутые ответственностью за определенную каждому задачу – поднимать бдительность и совершенствовать выучку. Из сказанного 5 мая изменений для внешней и оборонной политики не возникает. Хотите носить головы, хмуро присовокупил диктатор, не подыгрывайте провокаторам. Войны не должно быть. Следовательно, надлежит сделать все возможное и невозможное, чтобы ее в 1941 году не было.