Тут пришла Камила. Она увидела закрытую, несмотря на позднее время, входную дверь и немного рассердилась, но проявила деликатность, не став выговаривать мне перед молодыми людьми. И лишь подождав, пока они уйдут, упрекнула за пренебрежение коммерческой стороной дела. Я знаю, она права, потому что последние выставки прошли плохо и галерея не развивается так, как мы ожидали. Но мне показалось странным, что Камила повторила это несколько раз, хотя я уже признала свою ошибку. По-моему, она очень нервничает.

1 июля, суббота

Сегодня днем были с Давидом на озере и ждали оленей, которых я хотела рисовать, и которые – какая бестактность! – не явились на свидание. Перед возвращением искупалась. Иногда мне его жалко: такой влюбленный – и никаких шансов; такой художественно одаренный – по тем немногим его работам, что я видела, – но некому помочь ему развить свои способности. Когда Давид мне нужен, он всегда рядом, а все остальное время я о нем не вспоминаю.

16 сентября, суббота

Что с Маркосом?

Сегодня я купила большой букет роз и принесла его в студию. Поставила в кувшин и открыла окна – пусть бутоны порадуются последним летним лучам. Довольная, я принялась рисовать идиллический лесной пейзаж, где важны не столько деревья, сколько цветы, не столько все большое и долговременное, сколько все крошечное и эфемерное. Немного погодя пришел Маркос. На картину даже не взглянул. Сразу уставился на розы и с порога спросил: «От кого это?» Я была удивлена его саркастическим тоном и, чтобы избежать неприятностей, отложила кисть, обняла его и поцеловала. Мне вовсе не хотелось этого делать, я лишь старалась погасить приступ ревности. Поцелуи – великолепная пища любви – могут превратиться в яд, если тот, кому они предназначены, почувствует в другом человеке неискренность. Маркос принял мои поцелуи, ничего не сказав, но постоянно смотрел на розы так, словно хотел вышвырнуть их в окно. День был испорчен. Мне не удавались мазки, и я не могла найти нужный цвет. Потом он ушел, а я принялась повторять вопрос, который задала себе в начале этого абзаца. Что происходит с Маркосом?

19 сентября, вторник

Я просматриваю записи, сделанные в последние недели. Странно, что в них нет ничего радостного, будто не случилось того, из-за чего я могла бы почувствовать себя счастливой и захотела бы написать об этом. Иногда мне кажется, что я прибегаю к дневнику только за тем, чтобы высказать то, что меня беспокоит. И тем не менее мне бы хотелось, чтобы здесь было больше другого настроения – радостной гордости оттого, что удалось закончить хорошую картину, хорошего самочувствия после занятий любовью, забавных историй, которые заставят меня смеяться, даже когда буду перечитывать их через пятьдесят или шестьдесят лет, когда эти голубые чернила потемнеют и бумага пожелтеет. Но если врать – для чего тогда дневник?

30 сентября, суббота

Вчера он меня испугал. Но страх – отнюдь не невинное чувство. Испытанный мною страх – цена, которую мне пришлось заплатить за то, что произошло прежде. Все началось из-за глупого спора: каким маршрутом ехать к друзьям, куда нас пригласили на ужин, в дом, где я уже неоднократно бывала. Маркос же дороги не знал. Он вел машину, не обращая внимания на мои советы. В результате мы заблудились и здорово опоздали. Ужин прошел более или менее нормально, но на обратном пути ситуация повторилась, и мы начали спорить на повышенных тонах. Хотя было очевидно, что он тоже прав – его маршрут вполне имел право на существование, – никто из нас не сдавался. Ни я не желала признать его правоту, ни он не хотел оценить мои подсказки. Обстановка накалилась, мы дошли до того, что начали кричать, как никогда раньше, вроде тех супружеских пар, что презирают и всячески унижают друг друга, но тем не менее никак не решаются развестись. Меня до глубины души ранили его слова, сказанные, когда еще можно было избежать ссоры: «Посмотрим, будем ли мы продолжать играть в счастливую пару, после последних событий». Как я поняла, он имел в виду Арменголя – потому что ничего не знает о других случаях, – и раскаялась, что проявила слабость и как-то в постели все ему рассказала. Надо было послушать Камилу, такую сметливую и расчетливую; она считает, что измены надо отрицать, отрицать и еще раз отрицать, даже если тебя поймали с поличным, – все равно отрицать.

Лучше бы нам расстаться, пока это можно сделать безболезненно. Но парадокс в том, что именно сейчас мне стало казаться, будто я очень люблю его и именно сейчас он мне очень нужен.

Продолжаю про наш спор: когда я выходила из машины, он с силой сжал мою руку, схватив ее выше локтя. Именно в этот момент мне стало страшно. Но я отчетливо поняла, что нельзя показывать ему страх, иначе он сделает мне еще больнее. Какими слабыми делаемся мы, женщины, когда пугаемся, и какими сильными делаются мужчины, угрожая кому-либо. Думаю, именно страх, вместе с физической слабостью, делает нас такими уязвимыми. Я не хочу терять Маркоса, но и отношения, где один командует, а другой подчиняется, тоже не для меня.

3 октября, вторник

Наконец этим утром я смогла точно вспомнить сон, который видела несколько раз и который всегда ускользал от меня прежде, чем я успевала запечатлеть его в памяти. Когда прозвенел будильник, я лежала потрясенная, не открывая глаз, стараясь ухватить каждый образ. Не знаю, можно ли назвать такой сон кошмаром, но, проснись я от него посреди ночи, точно была бы вся мокрая от холодного пота.

Я вела поезд по стране, разделенной на две зоны гражданской войной, и должна была отвезти людей из одной зоны, в другую. Боялась я тем не менее не бомбежек, а тех, кого везла: это были прокаженные, разбитые параличом и теряющие куски плоти. Их выгнали из госпиталей, чтобы освободить место для многочисленных раненых. Когда нам удалось переехать на ту сторону – на каждом вагоне был нарисован красный крест, – генералы стали отказываться взять моих пассажиров в свои больницы, ссылаясь на то, что те переполнены, хотя я-то знала, что здесь просто боятся распространения заразы. После того, как больным в окна поезда бросили несколько мешков черствого хлеба, меня заставили повернуть назад. Я пересекла линию фронта и очутилась там, откуда приехала, и снова – отказы и запреты, и снова мне велели ехать обратно. Никто не мешал мне просто сойти и покинуть поезд смерти, но почему-то я не могла этого сделать. В небе уже появились стаи стервятников, следующих за поездом, как дельфины за большими кораблями. Они с нетерпением ждали кусков мяса, время от времени вылетавших из окон, и с жадностью на них набрасывались. Иногда они отставали на час, чтобы сожрать труп, который выкидывали сами пассажиры, когда кто-то умирал, но немного погодя опять настигали наши мрачные вагоны. Снова и снова меня заставляли ехать и возвращаться, ехать и возвращаться, не давая нигде остановиться.

Знаю, что этот сон как-то связан с моим плохим настроением, – я всегда вижу его именно в такие дни, когда напряжена или нахожусь в подавленном состоянии. Но толковать его не хочу. Не желаю превращать свой дневник в диван психоаналитика. Точно могу сказать лишь одно: на этой неделе я чувствую себя так, словно хочу со всеми поссориться. С Камилой, которую с каждым, днем все меньше волнует качество того, что мы выставляем, и критерии, по которым мы это делаем. Она озабочена лишь деньгами. Но ведь, открывая галерею, мы думали не только о деньгах. С Маркосом – он хоть ничего и не говорит, но я знаю, что он думает. С Эмилио, который начал становиться агрессивным, чего я за ним никогда не замечала, будто я виновата в том, что ему не удается сотворить ни одной более или менее стоящей скульптуры. Сейчас он похож на грубого мужлана, который даже дорогу женщине не уступит.