– Ты парень молодой, а я старый хер – чего удумал?

Лейтенант огляделся и тихо сказал:

– Снаряд у меня в кабинете – не приехали сапёры! Не мог же я бросить взрывоопасный предмет без присмотра. Спать хотелось, понимаешь?

– Понимаю. И что далече?

– Вернуть надо предмет на место. До приезда сапёров.

– Верная мысль, – согласился дед Алексей. – Давай подсоблю, а? Вдруг чего, а я старый, мне умирать не страшно. Тебя жалко будет.

– Не, сам принёс, сам и ворочу, дед. Вдруг споткнёшься, древний же ты, ноги плохо слушаются тебя, сам говорил. За смерть твою мне отвечать придётся, хоть ты и старый пердун.

– Нынче каждый сам за себя. Я, смотри, с тобой иду. Не гони.

– Дед, не делай глупостей.

– Моя глупость в двух шагах от тебя, милок. Пошли, время не тяни.

Снаряд снесли на прежнее место, быстро и без свидетелей. Закопали. Действия свои Мясищев замаскировал. И вот, стало быть, флажки поправлены, форма очищена и одета – оцепление вышагивает по периметру, дед Алексей сидит чуть в сторонке, курит папиросу.

– И зачем мы так торопились, правда?

– Послушай дед, молчи! – сказал Мясищев. – Без разговорчиков!

Прошло несколько часов. Так никто и не проронил слова.

А к обеду приехали сапёры. Дед Алексей спал на пригорке, лейтенант кидал камни в воду, когда услыхал шум двигателей.

Вскоре участкового и деда отогнали на рубеж безопасного удаления. Сапёры надели взрывозащитные костюмы, приблизились к снаряду, осторожно его откопали, вывернули поржавевший взрыватель (он оказался во взведённом состоянии), погрузили опасную находку в кузов КАМАЗА. И уехали. Представитель МЧС задержался, чтобы поблагодарить лейтенанта Мясищева за оказанное содействие в патрулировании опасной зоны, а деда Ерохина за бдительность, пожал каждому руку, и хотел было уйти, чтобы сесть в УАЗИК, как дед обмолвился:

– А чё так долго-то ехали? Тащить снаряд в участок второй раз мы не собирались. Скажу я вам, начальник!

Мясищев почувствовал, как на его шею опускается гильотина. И подумал: «Старый пердун!»

– Шутки шутить – это по-нашему, – отозвался представитель МЧС. И сел в автомобиль.

Вскоре прозвучал взрыв в старом карьере. Перепуганные птицы все разом взлетели с деревьев.

– Ты, дед, с ума точно сошёл, – сказал Мясищев.

– Я правду сказал, – обиделся дед Алексей и добавил: – Участковых надо беречь, а сапёрам поторапливаться. Дисциплина, знаешь ли… Вот я воевал – за отсутствие дисциплины расстреливали…

Мясищев его не слушал, он вытер платком пот со лба, огляделся вокруг – красота! И ему захотелось жить. Жить крепко, по-людски: хороший алкоголь, хороший секс и спящая совесть! «Сегодня напьюсь», – подумал Мясищев и сказал деду, перебив его монолог:

– Что же, доброе дело мы сделали.

– Мудрено сотворено, – ответил тот. – Я бы на твоём месте окажись, заночевал бы возле снаряда.

– Старый ты, дурной, гражданин Ерохин.

– Да не глупей тебя, чугунный лоб.

– Не оскорбляй, старый, представителя власти.

– Ой, посмотри на него, представитель, тьфу!.. Паразит! В войну вшей меньше было, я тебе скажу.

Они шли и спорили между собой: так сказать, хрен редьки не слаще… И здесь можно с уверенностью сказать, что лейтенант Мясищев совершил подвиг: он не боялся, потому что не думал о последствиях. Задний ум – задор молодой выявляет.

Больше всего я боюсь – и это не выдумка, – что мне придётся каяться, а людям, которые заметят во мне что-то неладное, осуждать, ибо они, как зрители, могут видеть больше, как не скрывайся и не прячься. А делать именно так приходится, да. И это сводит с ума. Особенно та мысль, что зрителем может стать жена. Но, как не удивительно, наблюдателем оказываюсь я. Осознание этого факта наступает не сразу, постепенно. И трудно передать, до какой степени ноет то ли душа, или её остатки, одним словом, признаюсь, как человек спрашивающий, я не всегда получаю ответы. А значит – гори всё синим пламенем, говорю я себе каждый раз, потому что страсть, как и любовь, осознаю, в период весеннего обострения изгоняет разум. Не до конца, конечно. Что-то остаётся, чтобы как-то балансировать на канате над пропастью, и вот так идёшь прямо, осторожно ступая, вниз не смотришь. Может быть, потому, изо дня в день, в таком напряжённом состоянии человек в силах сделать с самим собой то, что иначе невозможно. То есть происходят чудеса: вместо того, чтобы свалиться вниз, ты продолжаешь двигаться вперёд. При этом человеческая воля просто выкидывается невидимой, мистической силой – и препятствовать ей напрасно, как молнии во время грозы. И зачем, вообще? Ведь ты идёшь, а не летишь вниз.

Мысли – ох уж эти мысли-образы! Возникающая дилемма между двумя женщинами, когда невозможно определиться, загоняет в тупик, однако.

Я выглядываю в окно: снег идёт всю ночь и утро. В обед кто-то слепил снежную бабу. Она становится достопримечательностью двора, детвора водит хороводы вокруг неё, а вечером идёт дождь. Настоящий ливень! Вокруг снежной бабы образовывается огромная лужа – не подойти. Но она стоит, не растаяла, стоит совсем одинокая, омытая слезами, и никого вокруг. Для неё, я думаю, наступает тот самый критический момент, за которым последует, разумеется, настоящий «конец света». Она может исчезнуть – видимо, и у человека свой «конец света» наступает в то или иное время, а не у всех в один миг, как заставляют верить. И когда я её вижу, остановившись покурить в подъезде дома, возвращаясь из магазина с вином и конфетами обратно к Еве, мне кажется, что она продолжает бороться с водной стихией, являясь сама частью этой самой стихии (человек тоже часто борется с самим собой и себе подобными), – и она напоминает мне о жене, Ирине. Я выпускаю сигаретный дым вверх огромным кольцом, вдыхаю полной грудью свежего воздуха – выдыхаю, как бы сожалея участи снежной бабы. Если дождь продлится до следующего утра, а это вполне возможно, она не сможет выстоять, растает вся – погибнет, без всякого на то сомнения, как любой человек, оставшийся один на один со своей бедой. Сожалея, я улавливаю в воздухе странный запах. Кажется, пахнет порохом. Его сгоревшими остатками. Странно, но я принюхиваюсь – моему обонянию знакомо это вещество, которое, сгорая, обязательно оставляет след. Так и есть, я, кажется, не ошибаюсь. И утром, покинув Еву, я уже не вижу снежной бабы, она растаяла, превратившись в талую воду, а запах пороха во влажном воздухе усиливается – по правде говоря, я не в полной мере верю своему нюху, ссылаясь на хронический насморк. Так ли всё на самом деле? Скорей всего этот запах ассоциируется у меня с вечерней встречей, после работы, с женой. Вот в чём дело оказывается. Так оно и есть, без сомнений. И когда я прихожу с работы, специально задержавшись на три лишних часа, Ирина меня не замечает, она спит. Не замечаю её и я. Кажется, обходится.