В придачу доведётся Василию воевать с дядей, князем звенигородским, и его сыновьями. Они тоже пленят Василия, вынут его глазыньки. Вот и заживёт он во тьме. С трудами великими сумеет вернуть себе Москву. И лишь потом, в остатние дни свои, подготовит основу для побед правнука, Ивана Грозного. Такой должна быть история! Но он, боярин Лавр, не умеет работать спустя рукава боярского халата. Взялся крепости поднимать? – так ведь поднимет! Укрепит оборону, и прошлое страны – то есть, если мерить от этих дней, её будущее, станет иным. Князь Василий отобьёт набеги казанцев, укротит крымцов, и кузенам его не будет нужды восставать против него. Так Вася сохранит свои ясные очи, дольше проживёт, и улучшит международные позиции Москвы.

Эх! За такие подвиги в родном ХХ веке звезду Героя вешают на грудь! Но… Здесь – как ни печально, жить надо тихо-тихо, ничего не меняя. Не заслуживать наград ударным трудом. В общем, чтобы история не пошла наперекосяк, надо бежать из Москвы.

Что ему делать, Лавр сообразил во время остановки в Городце Мещерском. Когда идея влетела ему в голову, он даже зажмурился и чуть не упал с мостков, настолько она была яркой и необычной. Но почему нет?! Всего-то и надо, списаться с графом Дубовым, сиречь Стасом. В одиночку ему такого грандиозного плана не выполнить…

* * *

Смотрит Лавр, а он на комсомольском собрании! Кумачовые знамёна, портреты Ленина и Сталина. Леночка и Лина разносят по рядам братины с квасом. Тихо́нька раздаёт куски жареной курицы. Коля Сигал и группа физиков, выстроив из тел своих изящную пирамиду, салютуют по-пионерски. В президиуме – митрополит Фотий, император Сигизмунд и профессор исторического факультета Лурьё.

– Этого не может быть, потому что этого не может быть, – важно изрекает профессор.

– Отчего же, дорогой мой? – удивляется Сигизмунд.

Зина, сидя через два ряда от Лавра, загадочно кивает ему головой, на которую надет кокошник с висюльками в виде полумесяцев. За плечи её обнимает профсоюзник Вомарх.

По проходам зала бегут дети с букетами цветов, крича: «Папа, папа». Митрополит машет платочком, дети превращаются в белых лебедей, заполняют собою пять стругов и, курлыкая, уплывают в неведомую даль.

– Николиже не благословит церковь, истинной православной вере приверженная, такого непотребства! – воет Фотий, грозя пальцем демону с лицом прокурора Вышинского. – Занеже[79] на всей земле русской за души праведные токмо наша церковь представительствует пред престолом бозиим!

– Лепо! Лепо! – кричит Максим Григорьевич, одолживший Лавру сто рублей в Липецке, потом поворачивает к нему голову, шепчет: – Я по четвергам читаю динамику в Бауманке, – и в ту же секунду, превратившись в Лёню Ветрова, больно ударяет Лавра ногой в щиколотку:

– Боярин! С лавки упадёшь!

Лавр вздрогнул и открыл глаза. Он сидел в большом зале великокняжеского дворца в Троках; Сигизмунд здесь наличествовал, и Фотий нёс свою околесицу – а больше ничего из его сна: ни девиц, ни детей, ни кумачовых знамён – не было. Он потряс головой, вспоминая, что их с князем Василием и митрополитом князь литовский Витовт вызвал на очередную попытку своей коронации, и они уже две недели здесь, а коронации всё нет.

Август. Жара. Монархи потеют, воняют, пыхтят и сопят. Всем хочется оказаться подальше отсюда, среди дубрав, где речка и ветерок, и не надо напрягаться, вникая в речи московского иерарха, который тут всем чужой – у них своя вера, им на православного митрополита плевать. Но сбежать в леса и поля и как следует выпить – ни-ни, дипломатические правила не позволяют. Только Витовт, да император Сигизмунд могли бы распустить заседание; но Витовту их участие приятно, а императору незачем спешить: он устроился у окна, и его обмахивают опахалом.

Решался вопрос о переносе коронации на сентябрь, из-за того что до сих пор не привезены из Венгрии изготовленные по заказу императора короны. Объявлено было, что если нет у какого короля или князя срочных дел в своём краю, он сможет оставаться здесь и предаваться развлечениям и приятным беседам. Витовт платит за всё.

Стас и Лавр знали, что коронации не будет, хотя ради неё съехались сюда князья, ханы и послы. Всем им ближайшая их история не известна…

За спиной Лавра горбился на лавочке, чтобы голова не торчала выше всех, здоровяк Егорка, взятый им с собой для услужения. Суёт что-то в руки – а, баклажку кваса, шепчет:

– Испей холодненького! Легче станет!

Лавр отпил, огляделся. Вон там, в углу, сидит Стас. Вопрос, мучивший Лавра в Москве: как списаться с ним, чтобы обсудить проект бегства, решился сам собой. Его альтер эго из другого мира здесь с имперской делегацией, причём если Сигизмунд приехал только вчера, то Стас тут уже давно, и они успели поговорить.

– Опасно мне оставаться в Москве, – при первой их встрече начал объяснения Лавр, не желая сразу, без подготовки, выпаливать свой план. – Хорошо бы оказаться подальше, и не иметь возможности нарочно или случайно повлиять на ход истории.

– Переезжай в Венецию, – предложил Стас.

– Что мне там делать?

– У меня торговый дом, нужен присмотр за тамошними жуликами. Чувствую, подворовывают. Назначу тебя управляющим – не жизнь, а сказка. И уж точно не будешь влиять на историю. Ты бывал в Венеции?

– Бывал! Точнее, буду через двести лет… Кстати, вот загадка. Свалился я в старинную Москву. Шёл по Ивановской площади, практически не одетый. Всего-то на мне и было, лапти и чья-то пасхальная рубаха. Вдруг подходит незнакомец из подьячих и спрашивает, хочу ли я ехать в Венецию с посольством. Поехали, и стал я там вроде торгового атташе. Отсюда вопрос: это не ты ли ему на меня указал?

– Нет, с чего бы.

– Ладно, оставим это. Поговорим про день сегодняшний.

Говорили долго. Лавр убеждал товарища, что и он, оставаясь имперским послом, того гляди на что-нибудь повлияет в опасном направлении. Тот убеждал, что будет осторожен, беды не допустит. Лавр поменял тактику, стал рассуждать об опасностях жизни даже такого вельможи, как граф Дубов: Витовт помрёт со дня на день, начнётся гражданская война в Великом княжестве Литовском, и продлится несколько лет. Каково здесь будет жить имперскому послу? Потом умрёт Сигизмунд, и неизвестно, что станет с графом Дубовым при новом императоре. И так далее.

Только в третью их встречу Лавр выложил свой план: уплыть в Америку.

– Ха! – сказал Стас. – В Америку! Ты с ума сошёл. Колумб ещё не родился.

– А зачем нам Колумб? – изумился Лавр.

– Так ведь это он её открыл.

– Ты что, любишь Колумба?

– Нет, Колумба я как раз не люблю, а даже наоборот, – сообщил Стас. – Была у меня с ним стычка. Припёрся он в таверну, будто большой чин, а с виду простой торгаш. И начинает хвастаться: «я был у короля Жуана». Он что, один такой? Тем более, король ему отказал, но этот Кристобаль тогда ещё надеялся, что сумеет схватить судьбу за хвост. А потом ему пришлось бежать из Португалии – знаешь, почему? Я Жуана хорошо знал! Это, доложу тебе, был человек редкого ума. Мы с ним обсуждали…