Она закрыла глаза. Снизу доносились громкие голоса пьяных мужчин, послышался дребезжащий звон разбитого стекла, потом еще… бормотание сменилось фальшивым нестройным пением…

Впоследствии, собирая воедино отдельные обрывки той ночи, Глория подсчитала, что пролежала так около двух часов. Она была в сознании и даже понимала, что прошло довольно много времени. Галдеж внизу стал затихать, а гроза ушла на запад, оставив за собой шлейф тяжелого и безжизненного, как душа Глории, гула, который впитывался в напоенные влагой поля. Какое-то время слышался ленивый шум дождя и вой ветра, а потом за окном наступила тишина, нарушаемая лишь робким постукиванием капель и шелестом мокрого плюща, трущегося о подоконник. Глория находилась в состоянии полудремы и не могла ни уснуть, ни окончательно пробудиться… неотступно преследовало желание избавиться от тяжести, давившей на грудь. Она чувствовала, что стоит заплакать, и тяжесть исчезнет, и изо всех сил сжимала веки, пытаясь вызвать спазм в горле… но напрасно…

Кап! Кап! Кап! Звук не вызывал неприятных ощущений, словно прохладный весенний дождь времен детства. После него на заднем дворе оставалась такая замечательная, радующая глаз грязь. А еще дождь поливал садик, где Глория вскапывала землю маленькой лопаткой и рыхлила такими же миниатюрными граблями и мотыгой. Кап, ка-а-ап! Совсем как в те дни, когда дождик лился с золотистых небес, которые таяли в наступающих сумерках, бросив наискосок последний сияющий сноп солнечного света в гущу влажных зеленых деревьев. Такая чистая, ясная прохлада… а в самом центре вселенной, среди потоков ливня стоит мама, надежная, сильная и совсем не промокшая. Глории страстно хотелось, чтобы мать оказалась рядом, но она умерла, ушла навеки, невозможно ни увидеть, ни дотронуться. А невидимая тяжесть все сильнее давит на грудь… Ох, как невыносимо тяжело!

Глория замерла. Кто-то подошел к двери и молча ее разглядывал, слегка покачиваясь. Она различила очертания фигуры, отчетливо вырисовывающейся на фоне непонятного, едва заметного свечения. Не было слышно ни звука, только заполнившее все пространство великое безмолвие, прекратился даже стук капель. Остался лишь покачивающийся в дверном проеме силуэт, таящий едва уловимую угрозу, скрытое под глянцем уродство, как оспины, проступающие сквозь толстый слой пудры. И все-таки ее измученное отчаявшееся сердце бешено билось, сотрясая грудь и вселяя уверенность, что в ней еще теплится искра жизни…

Прошла минута или затянувшаяся до бесконечности череда минут, и расплывчатое пятно стало обретать четкие формы под взглядом Глории, с детской настырностью всматривающейся в затаившийся у двери мрак. В следующее мгновение почудилось, что невероятная сила уничтожит ее, вышвырнет из мира живых… но потом фигура у двери — а теперь она видела, что это Халл, — медленно повернулась и, по-прежнему покачиваясь, отступила назад и исчезла, будто растворилась в непонятном свечении, из которого и возникла.

По жилам вновь заструилась кровь, возвращая к жизни. Резкий толчок заставил Глорию сесть в кровати. Постепенно передвигая тело, она наконец коснулась ногами пола. Теперь она знает, что надо делать, и немедленно, пока не стало слишком поздно. Нужно бежать из дома в сырую прохладу ночи, почувствовать шелест мокрой травы у ног и живительную влагу на лбу.

Глория машинально натянула платье и принялась рыться в стенном шкафу в поисках шляпки. Она должна покинуть этот дом, где бродит что-то непонятное, камнем давящее на грудь, или, того хуже, превращается в раскачивающиеся во мраке фигуры призраков. В панике она принялась надевать непослушными руками пальто и уже засунула их в рукава, когда внизу на лестнице послышались шаги Энтони. Медлить нельзя, муж может помешать, ведь даже Энтони является частью непосильной тяжести и наполненного злом дома, по которому расползается сгущающаяся тьма…

Скорее в коридор… Спускаясь по лестнице через черный ход, Глория услышала голос Энтони, доносившийся из спальни, которую она только что покинула:

— Глория! Глория!

Но она уже добралась до кухни и, открыв дверь, выскользнула в ночь. Порыв ветра окатил дождем капель с мокрого дерева, и Глория радостно размазывала их по лицу горячими ладонями.

— Глория! Глория!

Голос доносился откуда-то издалека, заглушаемый оставшимися позади стенами. Обогнув дом, она направилась вдоль тропинки к проезжей дороге. Свернула на обочину и с чувством, близким к ликованию, стала осторожно передвигаться в темноте по травяному ковру.

— Глория!

Она побежала, споткнулась о вырванный ветром сук. Теперь голос раздавался с улицы. Энтони, обнаружив, что в спальне пусто, вышел на веранду. Но нечто неведомое гнало Глорию вперед, оно осталось там, с Энтони, а ей предстоит бегство под унылым гнетущим небом, прорываясь сквозь подкарауливающее впереди безмолвие, что вдруг превратилось в реально осязаемую преграду.

Примерно полмили она шла вдоль смутно вырисовывающейся в темноте дороги, минула заброшенный амбар, неясный черный силуэт которого возвышался предзнаменованием беды. Кроме него, между серым домом и Мариэттой не было ни одной постройки. Добравшись до развилки, Глория пошла по дороге, ведущей в лес, и побежала между двух стен из покрытых листьями ветвей, почти смыкающихся высоко над головой. Вдруг впереди на дороге показалась тонкая серебристая полоса, словно кто-то уронил в грязь сверкающий меч. Приблизившись, она радостно вскрикнула — перед ней лежала заполненная водой колея. Взглянув на небо, Глория увидела просвет и поняла, что взошла луна.

— Глория!

Она вздрогнула. Энтони отстал всего футов на двести.

— Глория, подожди меня!

Глория плотно сжала губы, чтобы не закричать, и только ускорила шаг. Вскоре лес закончился, скатившись с дороги, будто черный чулок с ноги. Впереди, в трех минутах ходьбы, возникло подвешенное в бескрайнем пространстве изящное переплетение сверкающих линий и блесток, сходившихся равномерными волнами в невидимой точке. Внезапно Глория поняла, как поступит. Переплетение оказалось огромным каскадом проводов, которые, подобно лапам паука с зеленым горящим глазом на будке с коммутационным устройством, простирались над рекой и вместе с железнодорожным мостом уходили к станции. Станция! А там поезд, который увезет от проклятого места.

— Глория! Это я, Энтони! Глория, я не стану тебя задерживать! Ради Бога, где ты?

Она не откликнулась и бросилась бежать, придерживаясь нагорной стороны дороги, перепрыгивая через светящиеся в темноте призрачным золотом бесформенные лужи. Резко свернув влево, Глория помчалась по узкой гужевой дороге, обогнула лежащую на пути темную груду, похожую на человеческое тело. С одинокого дерева уныло ухнула сова, и Глория невольно подняла голову. Прямо перед ней виднелась эстакада с лесенкой, ведущая к железнодорожному мосту. Станция находилась за рекой.

Раздался еще один звук, напугавший Глорию, это был тоскливый гудок приближающегося поезда, и почти одновременно с ним до слуха донесся теперь уже далекий приглушенный зов:

— Глория! Глория!

Энтони, должно быть, шел по главной дороге. Глория рассмеялась с озорным злорадством. Ей удалось ускользнуть, и теперь есть время переждать, пока пройдет поезд.