– Хочешь – посылай, – Дарник особо не возражал, но потребовал, чтобы погоня сама вернулась не позже чем через день.

Через день она и вернулась, никого, разумеется, не настигнув.

И тогда князь собрал всех триста гребенцев для отдельного разговора.

– Я понимаю, что большинство из вас находится здесь не по своей воле, – сильным, но вовсе не грозным голосом обратился к нерадивым воинам Рыбья Кровь. – Я понимаю, что многие из вас до сих пор скорбят и не могут прийти в себя от утраты родичей во время мора. Я даже понимаю, что никто из вас не любит меня и считает виновником многих бед Гребня. Все это так и по-другому быть не может. Я когда-то насчитал сто пятьдесят врагов, которые объявили мне кровную месть, потом, правда, сбился со счета и дальше уже не считал. Так вот, добрая половина из этих врагов превратилась потом в моих верных соратников. Я даже толком не знаю, почему это произошло. Но уверен, что в конце похода это случится и с вами. У вас просто не будет другого выхода, как полюбить меня и стать моими надежными воинами. Конечно, найдутся и такие, которые из своей гордыни всегда будут говорить, какой я злодей и князь-выскочка. Порасспросите моих ветеранов, наверняка и среди них найдете таких.

Князь слегка перевел дух.

– Вы, наверно, уже знаете о цели нашего похода: раз и навсегда прекратить нашествия степняков из-за Итиля. А ведь Гребень тоже всегда на пути их нашествий. Стало быть, вы раз и навсегда и его закроете от этих нашествий. Какое мне дело до этих великих дел – может себя спросить каждый из вас. И будет прав, если у него сердце величиной с орех, а мужество величиной с горошину. Но я призываю вас подумать о том смехе и презрении, которые ждут ваших беглецов через год, когда в Гребне и во всей Словении узнают о победе нашего войска. Как они сами от стыда за собственную глупость начнут кусать свои локти. Каждый человек рождается на свет, чтобы стать великаном, а не карликом. Со мной вы станете такими великанами, без меня останетесь ничтожными, обреченными всегда завидовать великанам карликами.

– А если никто из нас не вернется живым из Заитильских степей? – послышалось из глубины гребенских рядов.

Князь рассмеялся:

– Посмотрите на меня, я разве похож на того, кто хочет погибнуть?

– Ты же собираешься там жить и шерсть у кутигуров покупать? – раздалась еще одна недоверчивая реплика. – Значит, и нам там навсегда остаться.

– Могу напомнить, сколько у меня было столиц: Липов, Ракитник, Гребень, Новолипов, Бирема. Ни в одной из них я не задерживался больше года. Так зачем думать, что в Заитильских степях я останусь на всю жизнь?

Гребенцы молчали, переваривая в своих головах услышанное.

– В общем, совсем маленьких дитятей среди вас нет, думайте и мотайте на ус, – с этими словами Дарник сел в седло и, выражая спиной к карликам полное презрение, удалился.

То ли его златоустство, то ли еще что было тому виной, только больше беглецов из гребенских сотен не случалось.

Между тем пополнение дарникского войска продолжалось. По одной-двум ватагам к ним присоединялись степняки: хищные тарначи и мирные орочи, а при переправе Малого Танаиса в его нижнем течении под знамена князя встали две сотни единокровных словен-бродников. Эти были уже настоящими разбойниками, идущими на войну за легкой поживой, их зачислять в опытные бойники можно было не глядя.

Притирка дарникцев с ромеями тем временем шла полным ходом. Два лагеря по-прежнему выставлялись обособленно, но никто не мешал гостеванию союзников друг у друга. Не избежали этой участи и князь с мирархом. Не только в лагерях, но и на марше они частенько держались друг возле друга, ведя разговоры не только о военных, но и о других делах.

Больше всего Леонидаса удивляло, как безразлично относится Рыбья Кровь к своему «Жизнеописанию».

– Неужели ты не понимаешь, что стал знаменит не только в Константинополе и Херсонесе, но и в дальних западных и восточных землях? Все книги такого рода, как правило, тут же переводятся на арабский язык в Дамаске и на латинский в Риме.

– А про хазарский язык почему забыл? – подначивал ромея Дарник.

– Иудейские визири не заинтересованы развивать хазарскую письменность, а сами иудеи поголовно владеют и ромейским, и арабским, и словенским языками. Кстати, Самуил повез себе в каганат аж двадцать копий твоего «Жизнеописания». Не удивлюсь, если в Калаче тебя встретят толпы твоих новых поклонников.

– Ну и зря.

– Объясни почему?

– Когда устно о ком-то рассказывают, это всегда намного лучше. Каждый может домыслить все, что ему захочется. А когда то же самое выложено на пергаменте, домысливать уже нечего, и все становится унылой неправдой. Как вообще любого человека можно подвести под какое-то одно слово. Ведь, что бы ты ни делал, ты всегда успеваешь подумать о двадцати других вещах, прикинуть и то, и это. А на пергаменте будет намертво сказано, что ты сделал это из-за чего-то одного. Даже странно, что ты, умный ромей, веришь всему тому, что отец Паисий написал про осаду Дикеи.

– А что там сказано неверно? – с интересом спрашивал Леонидас.

– Например, что я деликатно относился с стратигессе Лидии из-за того, что почитал ее высокое положение и она была мне выгоднее нетронутой, чем тронутой.

– Ну и?.. – Мирарх так увлекся, что потянул уздечку не с той стороны и невольно отъехал от князя на пару шагов.

– А то, что в этот момент у меня была в наложницах хазарка Адаш, которой ваша мраморная стратигесса в подметки не годилась.

– Разве у вас, идолопоклонников, многоженство не в обычае? Значит, не только в этом причина, – Леонидасу хотелось показать свою проницательность. – И почему мраморная? Выглядела слишком неприступной?

С кем, как не с мирархом, было поговорить на войне о женщинах, не со своими же подчиненными, в конце концов? И Рыбья Кровь с удовольствием расписывал свои отношения с достопочтимой стратигессой, правда, каждый раз убедившись сперва, что поблизости нет словен, понимающих по-ромейски. В ответ получал не менее подробный отчет Леонидаса о его любовных похождениях. Что лучше этого могло скрепить настоящее мужское доверие? Оба были молоды, предприимчивы, хороши собой и полны интереса к жизни.

Видя веселые беседы князя с мирархом, воеводы с архонтами тоже повели себя подобным образом: ромеи рассказывали словенам о премудростях своего воинского устава, а воеводы архонтам – об особенностях полевого сражения с повозками и камнеметами. Стратиотским конникам по душе пришлись пращи-ложки, многие изготовили себе эту игрушку и развлекали себя прямо на марше стрельбой камнями по воронам и галкам. А дарникцам – султаны из конского волоса на шлемах ромейской кавалерии. Князь против такого новшества не возражал, тем более что такой хвост считался хорошей защитой шеи от рубящего удара. Пробить в шлеме маленькое отверстие и пропустить в него пучок конских волос ничего не стоило. И скоро дарникских конников издали уже ничем нельзя было отличить от ромейских. И так же, как у стратиотов, цвет султанов у каждой сотни был свой собственный.