* * *

Всего несколько миль разделяли один из величайших флотов в истории от английского флота. Судьбы народов теперь зависели от решений полководцев. Грэшем томился от вынужденного бездействия, не зная, куда себя деть. Люди проводили время, развлекаясь игрой в кости, хотя начальство косо смотрело на такие занятия. Манион, сам вырезавший кости из дерева, был способен часами бросать кости, что крайне раздражало Грэшема, уже задолжавшего Маниону несколько тысяч фунтов. В иерархии испанского галеона не нашлось места для англичан-изменников. Здесь не было кают или коек даже для пяти десятков испанских дворян, которые желали плыть на престижном флагмане и создали еще большую скученность на его палубах. Грэшем время от времени располагался на чьем-нибудь свободном месте и, желая отдохнуть от азартных игр, пытался сочинять сонеты. По ночам он обычно спал в окружении других обитателей корабля и часто просыпался. В ночные часы в его голове сложилось нечто вроде простой стихотворной молитвы:

Песочные часы здесь действительно поворачивал юнга каждые полчаса. Дальше продолжалось в том же духе:

Незамысловатое сочинение в духе детских стишков гораздо лучше успокаивало душу, нежели сложные сонеты.

Смена караула происходила каждые четыре часа, и о ней объявляли те же юнги. Но особенно впечатляющей Грэшему казалась вечерняя церемония. Даже Манион умолкал, когда они оба наконец укладывались слать на палубе, съев паек, положенный им на ужин.

Начиналось с того, что юнга приносил на палубу зажженный в вечерних сумерках кормовой фонарь, пока люди готовились к вечерним молитвам. Тоненький, слабый голосок юнги был едва слышен за шумом дождя и воем ветра, но тем трогательнее звучали слова, которые он говорил, очень простые, но имевшие особый смысл именно для людей, соединенных общей опасной судьбой:

Алтарные свечи постоянно приходилось зажигать вновь. Капитан громко возглашал:

— Все ли здесь?

Присутствовавшие обычно утвердительно отвечали хором.

Капитан читал «Храни нас, Господь», и эти слова в его устах звучали немного странно: его лицо в сумерках казалось темным, а не светлым, а глубокий тембр голоса и ритмичная речь непривычными.

Моряки хором читали «Храни нас, Господь», а потом «Богородица Дева, радуйся» и «Верую». На несколько минут знакомые с детства слова объединяли людей, находившихся посреди океана, напоминая им об их общей цели. После вечерней молитвы кормовой фонарь снова уносили на обычное место. Грэшему больше всего запомнились лица этих людей — ясные детские лица юнг, суровые, обветренные лица взрослых моряков, вместе взиравших на мерцающие свечи. Сотни людей, маленьких и взрослых, у каждого из которых был его собственный мир, составляли сейчас единое целое.

* * *

На другой день на рассвете в море не было видно ни одного английского судна. Вскоре после того как они с Манионом позавтракали, их вызвал герцог. В роскошно обставленной каюте Сидония сидел за столиком, инкрустированным слоновой костью. Рядом с ним стояли два странно возбужденных офицера с «Сан-Мартина», Диего Флорес, а также уже знакомый переводчик. Не предложив Грэшему сесть, Медина Сидония спросил нейтральным тоном:

— Что случилось с «Сан-Сальвадором»?

— Мы с моим слугой находились на носу судна и видели, как какой-то голландец возился с пороховой бочкой, потом бросил рядом с ней зажженную спичку и нырнул за борт.

— И это все? Человек взрывает собственный корабль и вверяет свою жизнь милости морской стихии?

— Милорд, — нерешительно начал Грэшем, — были кое-какие… слухи.

— Слухи?

— Якобы у испанского капитана была… связь с немкой, женой этого пушкаря. На судне трудно бывает что-то утаить. Вся команда слышала, как этот голландец клялся отомстить капитану. Но они-то думали, что голландец просто нырнет капитана ножом (если вообще не хвастал).

— И что же, эти двое перенесли ссору, случившуюся на суше, на море? Уничтожить корабль и чуть не половину команды! — Герцог пытался осознать поведение людей, совершенно чуждое его воспитанию и морали.

— Не на суше, милорд, — неохотно заметил Грэшем. — Жена пушкаря находилась на борту «Сан-Сальвадора».

— Как это возможно? — Теперь в голосе герцога звучали ноты холодной ярости. — Я же приказал еще в Лиссабоне убрать всех женщин с кораблей на берег! Человек тридцать их нашли и ссадили. Присутствие же женщин на борту во время нашей священной миссии подобно святотатству!

Грэшем не стал сообщать его светлости о том, что было известно всем морякам. Одно из грузовых судов было набито женщинами — женами и походными подружками моряков и в первую очередь солдат. После того как по приказу герцога действительно вышли на берег около тридцати женщин, переодетых мужчинами, их теперь на флоте стало, наверное, вдвое-втрое больше. Моряки привыкли по нескольку месяцев обходиться без женщин, но армейские солдаты не собирались вести монашескую жизнь и таскали своих женщин за собой. Многие из них были просто невенчанными женами солдат, добровольно следовавшими за ними.

— Милорд, если одна женщина остается на флоте из ста тридцати кораблей, это не повод для обвинений, — сказал он. — Скорее, надо удивляться, что это вообще произошло.

Офицеры с «Сан-Мартина» беспокойно заерзали. Они поняли, почему он утаил правду от герцога. Грэшем не испытывал никаких сомнений — они знали всю историю со взрывом до того, как он начал ее рассказывать. Его просто подвергли проверке. «Ты ведь шпион, умеешь разнюхивать, что происходит. Смог ты установить, отчего слетел за борт и едва спасся?» Первую проверку Грэшем выдержал. Сидония наконец предложил ему сесть.

— Расскажите мне, мой юный англичанин, — начал он, — отчего это сегодня на море не видно английских кораблей, еще вчера во множестве следовавших за нами по пятам? Может быть, это какая-то английская стратегия, недоступная пониманию испанцев?

— Мы оставили позади два больших корабля, — ответил Грэшем. — Думается мне, сэр Фрэнсис Дрейк не смог удержаться от попытки захватить такую добычу. Вероятно, он решил настичь один или оба оставленных корабля, после чего либо за ним последовало много английских судов в расчете на грабеж, либо он таким образом расстроил боевой порядок английского флота.