После одного собрания, проходившего на задах какого-то кладбища в Глостере, трое мужчин отделились от толпы и двинулись за ним. Они шли, не сокращая и не увеличивая дистанцию. Похоже, их не волновало, что он их заметил. Один из них прокричал ему вслед что-то оскорбительное.

Обогнув кладбище, Дэнни пошел между снежно-белых холмов позади известкового завода. Преследователи, отстававшие от него ярдов на тридцать, принялись пронзительно свистеть, один из них улюлюкал, произнося нечто похожее на «эй, милый».

Известковые холмы напомнили ему один давно забытый навязчивый сон. В этом сне он пересекал безбрежную пустыню, залитую лунным светом, понятия не имея, как он сюда попал и как ему отыскать дорогу домой. И с каждым шагом на него все больше накатывал страх: он боялся, что у него больше нет дома. Что его родные и все, кого он знал, давно умерли. И только он один уцелел, чтобы блуждать по этим безлюдным землям.

Дэнни стал карабкаться на самый маленький из холмов, помогая себе руками и тревожа зимнюю тишь хрустом известки.

— Эй, милый.

Он добрался до вершины. По другую сторону — чернильно-синее небо. Под ним — заборчики с открытыми воротами.

Дэнни сбежал вниз, свернул в узенькую улочку, мощенную булыжником, и увидел барак — маленькую инфекционную больничку. Табличка над дверью гласила, что это санаторий «Кейп-Энн»; он открыл дверь и переступил порог. Его окликнула медсестра, сидевшая за конторкой у входа, но он быстро проскользнул мимо. Она окликнула его снова.

Он подошел к лестнице, оглянулся и увидел, что те трое застыли у дверей и один из них показывает на табличку. Наверняка у всех у них были родные, которых унесла одна из приютившихся здесь болезней: туберкулез, или корь, или полиомиелит, или холера. По их жестам Дэнни заключил, что никто из них не решается войти. Он отыскал черный ход и выскочил наружу.

Ночь была безлунная, а воздух промозглый. Дэнни помчался обратно — через крупчатые белые холмы, через кладбище. Машина стояла там же, где он ее оставил. Он забрался внутрь и пощупал пуговку в кармане. Большой палец пробежал по гладкой поверхности, и он вдруг словно наяву увидел, как Нора кидает в него игрушечным медведем, в комнате, выходящей окнами на океан, и подушки разбросаны по всему полу, и глаза ее мягко светятся. Дэнни закрыл глаза, чувствуя ее запах. Он поехал обратно в город, вглядываясь в тьму сквозь заляпанное солью ветровое стекло и ощущая затылком страх.

Однажды утром, поджидая Эдди Маккенну, он пил горький черный кофе в заведении с кафельным полом в шахматную клетку и щелкающим на каждом обороте пыльным вентилятором под потолком. За окном точильщик толкал свою тележку по булыжнику, и вывешенные напоказ лезвия ножей раскачивались на веревочках, вспыхивая на солнце. Блики резали Дэнни глаза, метались по стенам кафе. Он отвернулся, взглянул на часы и без удивления отметил, что Маккенна опаздывает. Потом еще раз оглядел заведение, чтобы понять, нет ли тут кого-нибудь, кто обращал бы на него слишком много или, наоборот, слишком мало внимания. Когда он с удовлетворением заключил, что здесь был обычный народ — мелкие предприниматели, цветные носильщики да клерки из Статлер-билдинг ,[50]он вернулся к своему кофе в почти абсолютной уверенности, что, несмотря на похмелье, он смог бы заметить слежку.

Маккенна заполнил весь дверной проем своей колоссальной тушей, своим несокрушимым оптимизмом, своей почти блаженной уверенностью в собственной правоте: таким, огромным и излучающим радость, Дэнни помнил его с тех пор, как Эдди, в то время на сотню фунтов легче, заходил проведать Коглинов, обитавших тогда в Норт-Энде, и всегда приносил маленьким Дэнни и Коннору лакричные палочки. Даже будучи еще рядовым копом, занимавшимся Чарлстаунским портовым районом с барами, которые считались самыми кровавыми в городе, и с таким непомерным поголовьем крыс, что заболеваемость тифом и полиомиелитом здесь была втрое выше, чем в любом другом районе, — он был такой же. В управлении ходила легенда, что Эдди Маккенну с самого начала предупредили: ему никогда не работать агентом, ибо его сразу выдаст эта жизнерадостность. Тогдашний шеф полиции говаривал: «Из всех, кого я знаю, ты единственный, чье появление в комнате предчувствуешь за пять минут».

Маккенна повесил пальто и сел в кабинку напротив Дэнни. Поймал взгляд официантки и безмолвными движениями губ просигналил ей: «Кофе».

— Пресвятая Матерь Божья, — изрек он. — От тебя несет, как от армянина, сожравшего пьяного козла.

Дэнни пожал плечами и отхлебнул из чашки:

— Лестно это слышать, сэр.

Маккенна запалил окурок сигары. Официантка принесла ему кофе и заодно наполнила чашку Дэнни. Когда она удалялась, Маккенна оценивающе осмотрел ее зад, потом вытащил фляжку и протянул Дэнни:

— Угощайся.

Дэнни капнул себе чуть-чуть в кофе и вернул сосуд обратно.

Маккенна шлепнул на столик блокнот и положил рядом с ним толстенький карандаш — такой же огрызок, как его сигара.

— Я только что встречался с некоторыми другими ребятами. Надеюсь, у тебя дела идут успешнее, чем у них.

Этих «других ребят» отбирали не столько по сообразительности, сколько по схожести с представителями определенных этнических групп. Среди сотрудников БУП не нашлось ни евреев, ни итальянцев, но Гарольд Кристиан и Ларри Бензи были смуглы и могли сойти за греков или итальянцев. Пол Уоскон, маленький и темноглазый, вырос в Нью-Йорке, в Нижнем Ист-Сайде. Он сносно говорил на идиш и внедрился в ячейку Левого социалистического движения Джека Рида и Джима Ларкина, чья штаб-квартира находилась в одном вест-эндском подвале.

Всем им это задание было поперек горла. Оно означало постоянную занятость без дополнительной оплаты, без сверхурочных и вообще без всякого вознаграждения, потому что, согласно официальной политике городского полицейского управления, террористические ячейки считались проблемой Нью-Йорка, проблемой Чикаго, проблемой Сан-Франциско. Так что если они и добьются успеха, никто за это не поблагодарит.

Однако Маккенна выдернул этих ребят из их подразделений обычными для него способами — подкупом, угрозами и вымогательством. Дэнни согласился из-за Тессы. Бог его знает, что наобещали Кристиану и Бензи, а вот Уоскона в августе прищучили за растрату казенных средств, так что Маккенна был ему теперь пожизненный хозяин и господин.

Дэнни передал Маккенне свои заметки:

— Номера машин со встречи Содружества рыбаков. Подписной лист, профсоюз кровельщиков Западного Роксбери, это — из Социалистического клуба Северного берега. Описание собраний, которые я посетил на этой неделе, в том числе — двух мероприятий «латышей».

Маккенна взял у него бумаги и убрал в сумку.

— Хорошо, хорошо. Что еще?

— Ничего.

— Что ты хочешь этим сказать?