Миррен провела в лечебнице шесть недель и потратила свои сбережения на оплату лечения. Она прошла последний сеанс электрошока, вызывавшего у нее головную боль и ощущение того, что ее окутал туман, а во рту вкус резины. Но больше всего ей помогали беседы с другими пациентами, сознание того, что они вели одно и то же сражение за трезвость.

Теперь ей было не на кого положиться, только на себя и на поддержку своих новых друзей. Доктор Каплински и сиделка постепенно научили ее уважать и ценить собственную силу, погоревать об утратах и смириться с ними, а потом найти способ чувствовать себя комфортно.

Во время дискуссий она обнаружила, что теперь может простить себя за слабость, простить Джека и Пэдди за то, что они такие же люди, как и она сама, не лучше, не хуже. На постижение этого в одиночку у нее могла бы уйти целая жизнь.

Как она скучала по «Краю Света», по покою и одиночеству, который он ей давал!

В середине лета 46-го года, к сенокосу, она вернулась в Крэгсайд и тут же включилась в работу. Она с грустью узнала, что Бен послушался ее совета и уехал, а ей хотелось так много рассказать ему.

Том надрывался от массы дел, и она осталась в Крэгсайде и старалась помириться с Флорри, но это было непросто. Слишком многое приходилось прощать. И Миррен решила, что просто поможет ей справляться с наплывом летних посетителей, станет стряпать, делать уборку, показывая, что на этот раз она настроена серьезно.

Жили горожане и в «Крае Света», так как теперь нужны были деньги.

В сентябре она написала доктору Каплински, поблагодарила его за лечение и предложила использовать «Край Света» как место уединения для людей, которым, на его взгляд, требовались свежий воздух и покой, чтобы склеить свои разбитые жизни. Им нужно будет только привозить свою заборную книжку на нормированные товары.

Она радушно принимала на несколько недель самых разных людей, бывших алкоголиков, беженцев, чтобы они гуляли по холмам, дышали воздухом. Тропа, ведущая к «Краю Света», заметно расширилась.

Она часто думала о Бене, который теперь работал в другом месте и жил спокойно, не тревожась за нее. Она прогнала его в припадке вредности и горько сожалела о его отъезде. Крэгсайд поскучнел без его веселых шуток. Они много наговорили друг другу всяких гадостей. Она чуть не написала ему письмо, но потом передумала. Лучше уж ей оставаться одной. Хватит того, что она неделю за неделей продолжает быть трезвой.

Самой большой ее радостью стала поездка в Скарпертон, которая назрела давным-давно. Она спустилась по мощеной улице к лавке Сэма Лейберга, чтобы выкупить бабушкину брошь. К ее радости, старинное украшение, целое и невредимое, лежало в своем футляре, хотя прошло столько месяцев.

Сэм посмотрел на Миррен поверх очков и с улыбкой отдал ей брошь.

– Я ведь сказала, что приду за ней. Правда, времени прошло больше, чем я думала.

Он усмехнулся.

– Вы сдержали свое слово, леди, и восстановили мою веру в людей. Носите эту брошь с гордостью. Это изысканное и прекрасное ювелирное изделие, ему не место в ломбарде, как и вам самой.

После этого маленького замечания ее шаг сделался легким, упругим. Она перешла через дорогу, чтобы оказаться подальше от «Золотого льва», и вместо этого зашла в кафе-кондитерскую «Медный чайник». Через полчаса она сядет в автобус и поедет в лечебницу на ежемесячную встречу с доктором Каплински. Такие встречи были ее путеводной нитью, надеждой на будущее, ее собственным «Краем Света».

1947

Она видела среди лютиков темноволосую детскую головку, ветер теребил дочкины бантики и кудряшки; она побежала к ней через луг, но дочка исчезла, ее внезапно скрыли из виду крапива и высокая, пожелтевшая трава. Она кричала, звала, но ответа не было.

Миррен проснулась от холода, он разбудил ее, вырвал из сна, лишил надежды догнать Сильвию. И почему она проснулась?

Приди ко мне в полночной тишине,

Приди ко мне молчанием во снах…[8]

Неожиданно для себя она произнесла строки из «Эха», своего любимого стихотворения Кристины Россетти[9]. Она снова заснула одетая, лежа поверх одеяла, и ее привел в сознание ледяной воздух спальни. Так засыпать вошло у нее в привычку – одолевала лень.

Было воскресенье. Нужно было подоить два десятка коров. Но зато сегодня она не готовила завтрак для мужчин, и у нее будет время на себя – во всяком случае, она так думала, раскалывая лед в кадке. Не забыла она принести дров и затопить печь «Рейберн», чтобы заработал задний бойлер.

Зря она засыпает, не раздевшись, под затхлыми одеялами. Она открыла ставни и посмотрела на февральское утро.

Серое небо, а на севере совсем темное. Тут и барометр не нужен, и так понятно, что ветер несет снег. В уголках ее сознания зашевелились и поползли старые страхи – все ближе, ближе. Ей стало не по себе. Она ненавидела снег.

Придется снова колоть топором лед в водяной цистерне. Вот что ей предстояло сделать: натаскать ведрами воду в хлев для скотины, вычистить навоз, покормить кур, пойти в поля и посмотреть овец. Слава богу, большинство собрались на склоне ближе к ферме, но были и те, что бродили на самом верху, их нужно было согнать оттуда.

Грузовик не привезет сегодня из лагеря военнопленных Курта и Дитера, поэтому у нее не будет помощников на вечерней дойке. Сегодня они пойдут в церковь в Скарпертоне, а потом вернутся к себе в лагерь к воскресному обеду.

Если погода прояснится, то, возможно, Флорри заглянет, как обычно, на чай, когда будет возвращаться из Уиндебанка, где проводит занятия в воскресной школе. После возвращения Миррен они заключили своеобразное перемирие. Флорри нравилось присматривать за невесткой, так, на всякий случай. Даже после всех этих трезвых месяцев никто пока не мог поверить, что она взялась за ум.

Воскресенье или нет, все было то же самое – надо было опустошить у коров вымя и собрать молоко. Новая девочка, Дорин, навещала родителей, скотник ушел в деревню Ригг к своей зазнобе. Если непогода закроет дороги, Миррен окажется перед кучей проблем, и решать их придется ей самой в одиночку.

Нужно будет починить снежные ограды после оползня, случившегося перед Рождеством, а еще у них осталось мало корма для скотины.

В случае ненастья Флорри направится прямиком домой в Скар-Хед, и Миррен будет избавлена от ее нескончаемой болтовни о новой работе Бена на ферме под Йорком. Он писал Флорри, а не ей. Что тут скажешь? Она оттолкнула его, и у него теперь другая жизнь. Ну и хорошо, удачи ему.

Флорри находила утешение, посещая капеллу и участвуя в делах общины, и, кажется, думала, что это нужно и Миррен, чтобы она нарушила свое одиночество и стала более общительной. Когда она подсядет к тарелке с беконом и яйцами, ее уже не остановишь. У Миррен болели уши от ее нытья, что, мол, ей нечего надеть, нет новой одежды. А у кого она есть после шести лет войны и двух голодных послевоенных? Все только и знали, что штопать и перелицовывать старье.