— Вы о чем-то хотели со мной поговорить? — без обиняков спросила она, глядя ему прямо в глаза.

Они были такими холодными, такими голубыми. Она не могла припомнить, были ли они такими же холодными несколько лет назад.

— Нет, я просто подумал, что заслуживаю больше внимания, чем рисунки. После всего, что нам вместе пришлось пережить…

Она горько рассмеялась. Все, что мы пережили «вместе». Какая чушь! Правда состояла в том, что страдать ей пришлось одной. И сейчас она испытывала боль. Ее смех резко оборвался.

— Отпустите руку, вы делаете мне больно, — холодно сказала Анджела.

— Извините, я случайно.

Искреннее сожаление читалось на его лице. Лукас ослабил хватку, но руку не отпустил. И она поняла, что он, без сомнения, испытывает к ней довольно сильное чувство. Но она не разделяла его.

— Все в порядке, — автоматически ответила она, хотя это было далеко не так.

— Итак, вы согласны принять мое приглашение? — Он практически умолял Анджелу, она видела эту мольбу в его глазах. Именно поэтому ей не хотелось оставаться с ним наедине или полагаться на свой собственный здравый смысл. Потому что даже сейчас она готова была согласиться, лишь бы не задеть его чувств.

Но она еще раз глянула в его глаза и поняла, что жаждет видеть перед собой теплые темные глаза Филиппа, а не холодные голубые…

— Я не могу поехать с вами, Лукас. Мне очень жаль…

— Позвольте пригласить вас на тур вальса.

Анджела знала этот голос. Он был низкий, теплый и принадлежал Филиппу. Он прошептал эти слова ей и только ей одной. Прошло столько времени, а он все еще заставляет ее сердце биться быстрее и сильнее.

Анджела оглянулась по сторонам и увидела, что ее тетушка, занятая разговором с леди Стилмор, не обращает на свою племянницу ни малейшего внимания. Это, конечно, не имело значения, ведь разрешения ей не требовалось. Анджеле просто необходимо было чуть помедлить, чтобы ушло ее сегодняшнее раздражение. Остались сомнения, неуверенность и замешательство. Не изменилось лишь одно: ни один мужчина, ни до, ни после, не вызывал у нее таких чувств. Он знал ее такой, какой не знал никто, и это пугало ее, но в то же время давало ощущение безопасности. Когда Филипп смотрел на нее, прикасался к ней или просто стоял рядом, она чувствовала его каждой своей клеточкой и оттого, что он был так близок, буквально теряла рассудок.

Сегодня вечером она хотела расслабиться. Филипп нежно взял Анджелу под локоть. Она повернулась и посмотрела на него. Его легкая, соблазняющая улыбка сказала ей все. «Скажи «да». Ты ведь знаешь, что хочешь».

И она сказала «да».

Днем Анджела не смогла толком рассмотреть Филиппа, поскольку вспышка гнева затуманила ей зрение. Да к тому же она так увлеченно стегала его цветами. Сейчас, когда он держал ее в объятиях, и они медленно двигались в вальсе, у нее была возможность рассмотреть его. Званый вечер близился к завершению. Свечи догорали, и в зале стало темнее. Остававшиеся гости быстро соскальзывали на новую, более высокую ступень раскованности. Оркестр продолжал играть.

Анджела вспомнила тот случай, когда она побрила его, а потом сказала, что у него «почти цивилизованный вид». И даже теперь, в идеально сидящем костюме, с тщательно завязанным накрахмаленным галстуком; упор был на слове «почти». Он вел ее в танце, безупречно выполняя все па под превосходную музыку, но все еще казался лишь «почти» цивилизованным. Соблюдались все правила приличия (и внешнего вида), но было что-то первобытное в том, как он смотрел на нее, как держал руку на ее талии, и что она ощущала при этом прикосновении. Ей почему-то казалось, что в любую секунду он, как дикарь, может схватить ее и, перебросив через плечо, унести в свое логово.

Ее рука, как и полагалось, лежала на его плече. Но тело Филиппа казалось ей более сильным, окрепшим, не таким, каким она помнила его. Он изменился, или стираются ее воспоминания? Может быть, в ней проснулась необузданная дикарка, которая хочет чувствовать его грудь под своими ладонями, ощущать своим телом его кожу, его мускулатуру. Она хорошо помнила эти ощущения, и не только потому, что запечатлела их на своих рисунках. Почти год она была в плену его изображений. Теперь она жаждала реальности.

Стараясь сохранить на лице нейтральную улыбку, она в очередном па приблизилась к нему настолько, что казалось, еще чуть-чуть, и она сможет поцеловать его. Наверное, он с радостью ответит на поцелуй, но вот поцелует ли он ее по окончании церемонии венчания?

Почувствовав ее «призыв», Филипп чуть сильнее привлек ее к себе, и Анджела, рискуя вызвать всеобщее осуждение, еще ближе прижалась к нему.

— Ты создаешь для меня массу проблем, — сказал он охрипшим голосом.

Анджела рассмеялась:

— Я создаю проблемы? И это говоришь ты?

— Я пытаюсь быть праведным, а ты заставляешь меня быть порочным.

Эти слова он прошептал, приблизившись настолько, насколько еще позволяли приличия. И продолжал шептать всякие грешные слова, которые ему так давно хотелось ей сказать. О том, как он будет снимать с нее платье, о том, как соскользнет шелк с ее плеч и он сможет покрывать поцелуями и ласкать ее обнаженную кожу. О том, как он будет целовать ее грудь. Он говорил и говорил, но музыка звучала так громко, а ее воображение рисовало такие картины, что Анджела закусила губу, чтобы подавить стон.

Анджела закрыла глаза. Она не осознавала, что прижалась к нему вплотную, пока не почувствовала упругую твердость его возбужденного естества.

Анджела отпрянула, моля Бога, чтобы никто не заметил, как неприлично близко сошлись в вальсе Филипп Кенсингтон и Анджела Салливан. Мельком она взглянула на кружащиеся пары, но все они были заняты исключительно собой. Слава Богу, они ни разу не сбились в танце, несмотря на то, что ее юбки порой захлестывались вокруг их ног. Как ей хотелось, чтобы так же переплелись их тела, чтобы они стали единым целым, и чтобы страсть окончательно поглотила их!

Как она хотела этого! Как она жаждала!

Но он ничего не говорил об утре, которое наступает вслед за ночью любви. Она живо могла представить себе все яркие чувственные образы, которые он описывал. Но также легко она могла представить и ту сердечную боль, которую испытываешь на следующее утро, просыпаясь одна. Она могла нарисовать в своем воображении отпечатки их тел на постели и пустое место, где он лежал, — и все это в холодном утреннем свете. И это было словно ушат ледяной воды на разгоряченное тело, поскольку ее кожа все еще пылала. Анджела была уверена, что горит с головы до пят.

Оркестр доиграл, и Филипп, замолчав, предложил ей выйти на террасу. Она кивнула в знак согласия, чувствуя, что сейчас ей как никогда необходим прохладный воздух.

Лукас Фрост был обеспокоен и разгорячен, но по совершенно иной причине. Ярость переполняла его после того, как он увидел, что Филипп Кенсингтон ведет себя так, словно Анджела принадлежит ему. Но это невозможно, потому что Анджела принадлежит только ему, Лукасу.