Ваше появление на противоположной скале не поколебало моей убежденности в этом, поскольку нас разделяла непреодолимая пропасть. И я, ничего не опасаясь, скрылся в своем убежище.

Через некоторое время, пробудившись от долгого сна, я обнаружил рядом с собой еду. Для меня было загадкой, как она тут оказалась. Может, посланник Небес принес мне хлеб насущный, чтобы спасти меня? Я не мог придумать никаких других объяснений, кроме сверхъестественного вмешательства. Ведь отвесные головокружительные скалы, глубокие бездны и перекрытые входы в пещеру делали меня недосягаемым для простых смертных.

Это предположение (впрочем, впоследствии пересмотренное) изменило ход моих отчаянных мыслей. Измученный голодом, я не сумел устоять при виде пищи и съел все, что было мне даровано. Малодушное намерение избавить себя от мук таким недостойным образом кануло в прошлом. Я решил вернуться к жизни, дабы продолжить искупать вину в труде и страданиях, ожидая, пока Господь Сам не призовет меня на Высший Суд. Ибо иначе степень моей греховности возрастет вдвое.

К Инглфилду я не стал возвращаться, а предпочел поискать пристанище и работу в более отдаленном месте, Однако в моей комнате в доме у Инглфилдов осталось то, что потеряло для меня значение, когда я вознамерился расстаться с жизнью, но теперь вновь обрело ценность. Это были записки Юфимии Лоример, которые, несмотря на все испытания, я неизменно хранил в своем сундуке и не взял с собой в горы лишь потому, что шел туда умирать. Решив жить дальше, я должен был забрать их, чтобы они по-прежнему служили мне утешением и заставляли меня страдать.

С наступлением ночи я поспешил к дому Инглфилда, Предупреждать об этом не было нужды. Я хотел, чтобы моя судьба навсегда осталась тайной для старика хозяина и его соседей. Место, где находится сундук, было мне известно и легкодоступно.

Без труда проникнув туда, я с ужасом обнаружил, что сундук взломан и мое сокровище похищено. Изумление, негодование и горе возродили во мне желание свести счеты с жизнью. Я направился обратно в горы, чтобы, как раньше и собирался, принять там голодную смерть.

В таком настроении я пребывал до вечера следующего дня, пока, блуждая среди скал и пропастей, не увидел вдруг под одним из выступов знакомую рукопись – благой знак, не менее удивительный, чем появление пищи на вершине неприступного утеса. Эта чудесная находка вдохновила меня и вновь примирила с необходимостью влачить мое жалкое существование. Я спустился с горы, пересек пустошь и остановился в Четаско, где вскоре нашел работу. Однако мирная жизнь почти сразу была нарушена вторжением индейцев.

Когда я, по обыкновению, бродил во сне под луной, дикари пленили меня и, нанеся мне множество ран, впрочем, не смертельных, заставили отступать вместе с ними, хотя я был так слаб, что с трудом выдерживал нужный темп. Прошло несколько часов, прежде чем отряд местных жителей нагнал их и я опять обрел свободу. Лишения, а также новые раны, полученные в схватке с застигнутыми врасплох индейцами, довели меня до моего нынешнего состояния. Но я рад, что мне недолго осталось мучиться.

В этот момент вернулись люди, освободившие Клитеро, и он был вынужден прервать свой рассказ. Нетрудно догадаться, как они удивились, увидев, что рядом с ним на полу сижу я, а его голова покоится у меня на коленях, Еще больше их удивило исчезновение пленника, которого они оставили тут связанного по рукам и ногам. Оказалось, что не все враги, участвовавшие в кровавых набегах и грабежах, были уничтожены, двоих взяли в плен и привели с собой сюда, в этот дом. Первым делом кого-то отправили к Уолтону, чтобы позвать Сарсфилда на помощь раненому, а потом занялись поисками веревки, поскольку дикари были связаны ненадежно.

Веревку нашли и одного пленника связали, но другой тем временем разорвал свои путы, схватил лежавший рядом мушкет, выстрелил для острастки и сбежал. Все ринулись в погоню. Однако дикарь был быстр как олень, так что им не удалось его догнать.

Пока они отсутствовали, второй пленник тоже сумел избавиться от веревок на запястьях и лодыжках, поднялся по лестнице и выпрыгнул из окна моей комнаты, о чем я уже писал выше.

Встретившись со мной при таких обстоятельствах, они были заинтригованы и засыпали меня вопросами, ибо мы хорошо знали друг друга. Но я не спешил удовлетворять их любопытство, настояв, чтобы сначала раненого Клитеро перенесли в мою комнату и уложили на кровать.

Преодолевая боль, усталость и безумное желание спать, я собрался с силами и направился к дому Уолтона. Сарсфилд ждал меня у двери, а хозяева, проявив трогательную заботу, предоставили мне уютную комнату и обеспечили необходимый уход для восстановления здоровья.

Однако я не переставал думать о том, как облегчить страдания Клитеро, чье состояние было гораздо хуже моего. Он нуждался в квалифицированном лечении, и Сарсфилд лучше, чем кто-либо, мог поспособствовать его исцелению. Я должен был уговорить моего друга оказать Клитеро необходимую помощь.

Но я не видел других возможностей растопить в сердце Сарсфилда ненависть к нему, кроме как убедив его в невиновности этого человека или вызвав жалость описанием искреннего раскаяния и неподдельных мук, терзавших душу несчастного. А значит, нужно спокойно, без эмоций, максимально точно и полно пересказать ему исповедь Клитеро.

Я попросил всех, кроме моего друга, выйти из комнаты и, настояв, чтобы он выслушал меня не перебивая, начал с гибели Уолдгрейва. Затем я пояснил, как подозрения, вызванные странным поведением Клитеро под старым вязом, привели к нашему разговору в лесу, после чего повторил слово в слово без каких-либо изменений и дополнений то, что узнал от Клитеро. Упомянул я и о своих скитаниях в Норуолке – исключительно в качестве иллюстрации его незавидной участи.

По ходу рассказа я внимательно наблюдал за сменой эмоций на лице Сарсфилда и видел, как постепенно негодование и ярость отступают под натиском ужаса и сострадания.

Он был крайне возбужден и едва мог усидеть на месте, Когда я заговорил о том, что побудило несчастного Клитеро прийти в спальню госпожи, Сарсфилд вскочил на ноги, заметался по комнате, а потом, затаив дыхание, замер передо мной, всем своим видом выражая нетерпение. Когда же я дошел до занесенного кинжала, пронзительного крика и руки, отводящей лезвие, он задрожал и попятился, словно кинжал был направлен ему в грудь.

Дойдя до конца истории, я умолк; на некоторое время воцарилась звенящая тишина. Скорбные мысли моего друга, похоже, были где-то далеко. Потом он все же овладел собой и задумчиво сказал:

– Да уж! Воистину, такое невозможно выдумать – ни ради оправдания, ни с целью обмана. Он несправедлив к себе. Нравственность и честь всегда были основой всех его действий и поступков, что проявлялось в безупречном поведении, благодарности и преданности.

Действительно, как он отметил, мы расстались с ним у двери поздним вечером. Он также верно угадал, что я решил вернуться к миссис Лоример, чтобы открыть ей правду о возвращении Уайетта. В это время неожиданно приехала Клариса, поскольку подруга, о которой она заботилась, внезапно скончалась.