Дикобразу не дано летать.

Кто точит кинжал на ближнего,

Голодным ложится спать.

Жанна, которой Франц Эккарт показал первые оттиски астрологического прогноза, подготовленного для Зальцхофа и отданного в «Мастерскую Труа-Кле», прочла вслух первый катрен, а затем вопросительно взглянула на автора. В очаге потрескивали дрова. Слышался голос Фредерики, которая за что-то отчитывала одну из служанок. Сквозь открытое окно виднелось чистое октябрьское небо 1505 года.

— Про Орла и Лилию я хорошо понимаю, — сказала она. — Речь идет о Максимилиане и Людовике. Но все остальное?

— Дикобраз тоже означает Людовика, — объяснил Франц Эккарт, — ведь он часто изображает на своих медалях это животное, увенчанное разомкнутой короной, символ герцогства Миланского. Наши монархи лучше всех разбираются в геральдике, они сумеют узнать друг друга.

— Следовательно, ни один из них никогда не восторжествует над другим, а тот, кто верит в обратное, — осел?

— Именно так, — с улыбкой ответил Франц Эккарт.

Жанна перешла к следующему катрену:

Где сговор скор, там скор разлад.

Напрасно юноше юница

Обещана. Упущен клад.

Увы, их брак не состоится.

— Как это понимать? — озадаченно спросила она.

— В Блуа Людовик очень неохотно, по принуждению, обещал руку своей дочери Клод герцогу Карлу, сыну Максимилиана.

— Стало быть, клад — это Клод, игра слов?

Он кивнул и продолжил:

— Она получает в приданое Геную, Милан, Бургундию и Бретань…

— …и, поскольку у Людовика нет наследника мужского пола, после его смерти австрийская корона могла бы прибрать к рукам все эти владения, — весело заключила она. — Но откуда ты знаешь, что брак не состоится?

Франц Эккарт воздел палец к небу.

— Этот брак не состоится, — убежденно сказал он.

Жанна вновь приступила к чтению.

В году тысяча пятьсот одиннадцатом

Лев побежденный вступит в лигу

С Орлом, Ибером, также Альбусом,

И все под дудочку Петра.

Когда Рим потребует,

Чтобы Варвар освободил сапог,

Понтифик власть свою укрепит,

А добыча достанется Орлу.

— Ничего не понимаю, — призналась Жанна.

— Лев — эмблема святого Марка, иными словами — Венецианской республики. Орел, естественно, Максимилиан. Альбуса и Ибера ты тоже знаешь: англичане и испанцы. Они создадут лигу против короля Франции, которого назовут варваром и изгонят из Италии.

— Но почему?

— Потому что Людовик, который сам себя назвал христианнейшим королем Иерусалима, стремится возглавить христианский мир и уже втихомолку упрекает папу, что тот преследует цели не духовные, а мирские. Он попытается сместить папу Юлия Второго, возможно, созовет собор, пока не знаю, где именно.

Франц Эккарт на мгновение умолк.

— Людовика, — продолжил он, — сжигает тайная страсть французских королей, которые всегда мечтали об императорской власти. Все его завоевания имеют целью избрание, ибо он знает, что Карл Великий, Оттон и Гогенштауфены стали императорами тогда, когда были сильнее всех.[35]

Он пожал плечами.

— Но европейские державы не позволят ему сделать это. Когда же он потеряет свои итальянские владения, возобновить борьбу уже не сможет. Он умрет в первый день 1515 года.

Жанна испугалась:

— Ты с такой точностью называешь дату его смерти?

— Это предначертано. Он родился двадцать восьмого июля 1462 года в пятом часу утра. Первого января 1515 года Солнце, ведающее воспалениями и кровотечениями, начнет спускаться к его Шестому Дому, а Луна в зловещем обличье приблизится к Марсу. Это роковое сочетание. Пожалуй, я могу предсказать, что Людовик умрет от воспаления кишечника и внутреннего кровоизлияния.

Жанна сглотнула слюну и прочла шестой катрен:

Пятнадцать дважды в ряд сулят короне траур,

Корона новая споткнется о порог,

Юпитер прислуживает Меркурию,

Но Немезида не пропустит срок.

— Совершенно непонятно, — сказала она.

— Пятнадцать дважды в ряд — тысяча пятьсот пятнадцать. Король умирает, его сменяет другой король.

— Споткнется о порог?

— Он тоже захочет стать императором, но другой заплатит больше и победит. Власть перейдет в руки банкиров. Однако в дело вмешается Немезида, богиня отмщения. Император недолго будет торжествовать.

— Я никогда больше не осмелюсь взглянуть на звезды! — воскликнула она. — Это сборище ведьм!

Он фыркнул.

— А ты знаешь дату моей смерти? — спросила она.

Он покачал головой:

— Нет, я не стал вычислять ее. Даже если бы ты попросила, я бы тебе отказал.

— Почему?

— Человеческая природа слишком слаба, чтобы вынести подобное знание.

— Моя или твоя?

— Обе.

— А дату своей смерти?

Он расхохотался и покачал головой, отказываясь от ответа.

— С какого момента, — задумчиво сказал он, — занятия мои покажутся мне суетными и пустыми? За год до роковой даты? За месяц? За день? За час? Или лучше сразу сказать себе, что все на свете бессмысленно? Что любовь к тебе абсурдна, ибо мне предстоит со временем любить тень? Что я напрасно забочусь о Жозефе, ведь меня не будет на свете, чтобы оберегать его? Разве не означает это умереть задолго до смерти?

Он вздохнул:

— Неведение в некотором смысле благо.

Она держала в руках оттиски.

— Значит, ты не откроешь Максимилиану дату его смерти.

— Не знаю, для кого предназначена моя работа. Быть может, вовсе не для Максимилиана. Конечно, он ознакомится с гороскопом. Но я и в самом деле не открою ему дату его смерти. Кто ведает, какое безумие зреет в мозгу владык? Власть в сочетании со знанием может стать ужасающей. Император, твердо уверенный, что в определенный день и час вся его власть обратится в прах, рискует превратиться в полоумного тирана.

Жанна покачала головой. Чем больше она размышляла, тем более страшным представлялось ей ремесло Франца Эккарта.

— Франсуа спрашивает, сколько экземпляров сборника ты хочешь напечатать, — напомнила она.

В нем было семьдесят семь катренов.

— Франсуа говорит, что книгопродавцы, которые случайно ознакомились с оттисками, заказали сто экземпляров.