— Была ли связь между ОАЭЭ и Алеком Хардименом? — спросил Оскар.

Она покачала головой.

— Насколько мне известно, нет.

— Почему распалась ОАЭЭ?

Дайандра пожала плечами.

— Думаю, они просто устали. На самом деле, не знаю. Вскоре после этого я уехала. Стэн последовал моему примеру несколько месяцев спустя.

— Не случалось ли в тот период еще чего-нибудь примечательного?

Она долго смотрела на фотографию.

— Помнится, — устало сказала она, — когда я делала этот снимок, я была беременна и в тот день меня подташнивало. Я говорила себе: всему виной жара, да и ребеночек внутри. Но причина была не в этом. Она была в них. — Дайандра отшвырнула фотографию. — Меня тошнило от них. Когда я их снимала, у меня было предчувствие, что в один прекрасный день они кого-нибудь изувечат. И им это понравится.

* * *

Когда мы ехали в машине, Филдс снял наушники и посмотрел на Болтона.

— Звонят из тюрьмы, доктор Долквист хочет поговорить с мистером Кензи. Могу их соединить.

Болтон кивнул и повернулся ко мне.

— Переведите на громкоговоритель.

Я ответил после первого телефонного звонка.

— Мистер Кензи? Рон Долквист.

— Доктор Долквист, — сказал я, — не возражаете, если я переведу вас на громкоговоритель?

— Разумеется, нет.

Я перевел, и его голос сразу же приобрел металлическое звучание, как будто отражался сразу от нескольких тарелок-антенн.

— Мистер Кензи, я провел много времени, просматривая записи, которые делал во время сеансов с Алеком Хардименом на протяжении нескольких лет, и, думаю, кое на что наткнулся. Уорден Лиф рассказал мне, что вы считаете, будто Эвандро Аруйо работает на свободе по приказанию Хардимена?

— Верно.

— Вы рассматривали возможность того, что у Эвандро есть партнер?

В машине нас было восемь человек, и все одновременно уставились на громкоговоритель.

— Объясните свою мысль, доктор.

— Видите ли, я тут кое о чем вспомнил. В первые годы своего пребывания в тюрьме Алек много говорил о человеке по имени Джон.

— Джон?

— Да. В это время Алек прилагал массу усилий, чтобы отменить приговор по причине своей невменяемости, и пустил в ход все уловки, чтобы убедить психиатров, что он страдает галлюцинациями, паранойей, шизофренией и другими отклонениями. Уверен, этот Джон был всего лишь его попыткой инсценировать таким образом синдром раздвоения личности. После 1979 года он никогда больше не упоминал о нем.

Болтон наклонился через мое плечо.

— Что заставило вас изменить свое мнение, доктор?

— Агент Болтон? О! Видите ли, в то время я допускал возможность, что Джон — это проявление собственной личности Алека, если угодно, фантастической, которая может проходить сквозь стены, растворяться в тумане и тому подобное. Но когда я просматривал свои записи прошлой ночью, то встретил обращение к троице и вспомнил при этом, что Алек предлагал вам, мистер Кензи, перейти в категорию «знаковых фигур» с помощью…

— Отца, Сына и Святого Духа, — сказал я.

— Да. Часто, когда Алек говорил о Джоне, он называл его Отец Джон. Алек, предполагается, мог быть сыном. Что же касается духа…

— Аруйо, — сказал я. — Он растворился в тумане.

— Точно. Представление Алека об истинном значении Святой Троицы оставляет желать лучшего, но у него богатая мифологическая и религиозная образная система — он выбирает то, что ему нужно, и сажает на почву собственных интересов, остальное просто выбрасывает.

— Расскажите нам подробнее о Джоне, доктор.

— Да, да. Джон, по мнению Алека, содержит в себе единство противоположностей. Только в присутствии своих жертв и самых близких друзей — Хардимена, Рагглстоуна и теперь Аруйо — он снимает свою маску, позволяя им увидеть «чистую ярость его настоящего лица», как выражается Хардимен. Когда вы смотрите на Джона, то видите то, что желаете видеть в любом человеке: благожелательность, мудрость и благородство. На самом деле ни одно из этих качеств ему не присуще. Джон, считает Алек, это «ученый», непосредственно изучающий человеческие страдания, чтобы найти ключи к разгадке тайны Творения.

— Тайны Творения? — спросил я.

— Я прочту вам отрывок из записок, сделанных мною во время сеансов с Алеком в сентябре семьдесят восьмого, незадолго до того, как он прекратил упоминания о Джоне вслух. Вот слова Алека Хардимена: «Если Бог милосерден, почему же он дал нам такую способность ощущать боль? Наши нервы в состоянии насторожить нас в отношении опасности; это биологическая причина для боли. Однако мы можем чувствовать боль и сверх данного предела. Так, мы в состоянии ощущать острую боль от ее описания. Но у нас есть не только данная способность, подобная животной, но мы идем дальше, обладая способностью переживать ее снова и снова в эмоциональном и физическом плане. У животных этого нет. Неужели Господь так ненавидит нас? Или настолько сильно любит? Но если ни то, ни другое, если это просто произвольная струя наших ДНК, тогда, возможно, весь смысл дарованной Им боли в том, чтобы приучить нас к ней? Сделать нас такими же равнодушными к страданиям других, как и Он сам? Тогда не следует ли нам постараться превзойти Его, сделать так, как поступает Джон, — он наслаждается, продлевает и совершенствует саму боль и методы ее причинения? Джон рассматривает это как сущность чистоты и непорочности».

Долквист прочистил горло.

— Конец цитаты.

Болтон сказал:

— Доктор.

— Да?

— Опишите Джона, насколько помните.

— Силен физически, и при встрече вы это заметите, однако внешне это не бросается в глаза. Не «качок», понимаете, просто сильный мужчина. В глазах окружающих он выглядит полностью здравомыслящим и рациональным, даже мудрым. Предполагаю, он пользуется любовью в своей среде и даже слывет благодетелем по части малых дел.

— Он женат? — спросил Болтон.

— Сомневаюсь. Он понимает, что, как бы хорош ни был фасад, жена и дети догадаются, почувствуют его болезнь. Возможно, он однажды был в браке, но не больше.

— Что еще?

— Не думаю, что он прекратил убивать в последние два десятилетия. Для него это невозможно. Считаю, он просто старался действовать шито-крыто.

Мы все посмотрели на Энджи, и она дотронулась до воображаемой шляпы.

— Что еще, доктор?

— Первичное возбуждение для него — убийство. Но вторичное, косвенное — это восторг от жизни под маской. Джон глядит на вас из-за нее и смеется над вами. У него это вызывает сексуальное возбуждение, и поэтому после стольких лет он наконец решил ее снять.