рассветной мгле. И тут же девушки-подавальщицы принялись двигать столы, ставить рядами полукругом складные стулья. Буквально на глазах ярко освещенный амбар превращался в зал, предназначавшийся для дневных занятий.

— Восемьдесят восьмой! — прокатился трубным гласом усиленный мегафоном голос Эрика. — Мечтать будешь или выходишь со всеми?

Белесый Эрик стоял в окружении зеленой группки на полукруглой утрамбованной насыпи у подножия голого флагштока.

Резко окунувшись в холод раннего утра, Филип зашагал от амбара к флагштоку. Подойдя, увидел, что вокруг Эрика парни, с которыми он ехал из Эспена, и еще какой-то тип, крепкий, широкоплечий, с накачанными мышцами тяжелоатлета. Та же зеленая униформа, только на рукаве нашивка с эмблемой «Десятого крестового», а на голове черный фетровый берет.

— Знакомьтесь, Боб! — представил Эрик, как только Филип подошел. — Считается главным по физподготовке

в лагере «Зубчатая вершина». Предложит вам небольшую разминку прочистить легкие, а потом соберемся здесь на инструктаж в учебном зале.

— Можно вопрос? — сказал Филип.

— Валяй!

— Я насчет личных вещей. Как-нибудь можно ими воспользоваться?

— Они не понадобятся, — отрезал Эрик. — Тебе дадут все необходимое.

— А сигареты? — спросил Филип.

— У нас не курят. Вредно для здоровья, — сказал Эрик и нахмурился. — Я вижу, на тебе часы? Санитар должен был изъять. Сними и дай мне! — Он протянул руку.

— Мне бы не хотелось… — начал Филип.

Физиономия Эрика помрачнела еще больше.

— Боюсь, для тебя исключения не будет! У нас сложности с выплатой компенсации. Не хочешь ведь, чтоб часы украли?

Он не убирал руку. Некоторое время Филип стоял, глядя на Эрика, потом покорно щелкнул замком видавших виды водонепроницаемых «сейко», передал.

— Так-то вот, — сказал Эрик, мгновенно расплывшись в улыбочке. — Теперь все в порядке, давайте, ребята, занимайтесь! — И кивнул тяжелоатлету. — Приступай, Боб!

Так начался этот день.

«Небольшая разминка» вылилась в восьмикилометровую пробежку вверх по лесистому склону горы Зубчатая Вершина, по тропинке, едва различимой в сером мраке встающего рассвета. Семижильный Боб все гнал и гнал вперед тяжелой трусцой, оставив четверых задыхающихся новобранцев, Филипа в том числе, далеко позади.

Не имея часов, Филип не мог точно определить время, однако по тому, насколько успело рассвести, решил, что, должно быть, прошло не меньше часа до того момента, как перед глазами вновь выросла металлическая ограда лагеря. Спецовка на Филипе промокла от пота, пятки жгло от усталости.

Вернувшись в лагерь, они тотчас же снова попали к Эрику, обрушившегося на них с лекцией-инструктажем. С первых же фраз Филипу стало ясно, что в ней заложена доктрина «Десятого крестового». Группа расселась в учебном зале, слушая длинный, путаный монолог Эрика на тему о насущных бедах Соединенных Штатов. И всю дорогу, пока этот тип в синей форме разглагольствовал о положении в стране, на головы слушателей сыпались цитаты — начиная от Сократа и Томаса Джефферсона до библейских изречений. Итак, Соединенные Штаты находятся в опасности, а основная причина в возросшей греховности и упадке морали, поскольку страной управляет кучка «либералов» и гуманистов, единственная цель которых разложение нации, обнажение ее слабых мест, по которым немедленно армадой безбожников-коммунистов будет нанесен смертоносный удар, чего они только и ждут. Сбивчивые мысли «крестоносца» были явно абсурдны, нелепы, однако, поглядывая на лица вокруг, Филип не мог не заметить, что слова Эрика производят впечатление.

Аборт назывался преступлением, гомосексуалисты — отщепенцами, женоподобными фиглярами, движение за равноправие женщин — нелепостью, поскольку в силу высокой нравственности женщине следует предоставлять не равные права с мужчиной, а предпочтительные, ибо жены благословенны господом. Богатство — грех, именно оно разрушило американскую мечту о продвижении вперед благодаря усиленному труду и личной предприимчивости; единство в стране подорвано стараниями коммунистов и мафии. Порнография порождает насилие, экспорт капитала — безработицу, сокращение вооружений подрывает мощь страны. И вслед за каждым тезисом вдалбливалось одно и то же: нет иного закона, кроме божьего. Если, следуя догматам, изложенным в Библии, кто-нибудь, один ли человек, несколько ли, нарушит государственный закон, виновным считать его никто не имеет права, ибо только божий суд — единственная, истинная и абсолютная суть высшей справедливости. Закон округа можно отменить законом штата, но слова господня не может опровергнуть никто.

Слушая эту речь, Филип сотни раз отмечал в ней какую-нибудь логическую брешь, порой такую громадную, что грузовик протолкнуть можно, но ввязываться не стал, настолько вялым, разбитым чувствовал себя; да и судя по вдохновенным лицам слушающих, с вопросами лучше было не вылезать.

Все утро в учебный корпус один за одним вливались потоки слушателей, и к середине дня, когда солнце стояло уже высоко в небе, в амбаре оказалось уже человек сто. Сидели, разбившись по группкам, жадно внимали своим наставникам; в огромном амбаре эхом перекликались крикливые голоса ораторов, сливались в причудливый гул, от которого голова у Филипа шла кругом.

Он осматривал новопришедших, все надеясь увидеть Хезер, но тщетно. Если она и здесь, в «Зубчатой вершине», в этой общей толпе ее определенно не может быть.

Но даже если бы Филип и обнаружил сегодня Хезер, что с того? Лекциям не было конца, к тому же ни на минуту его не оставляли одного, даже в туалет сопровождал кто-нибудь из «крестоносцев». Филипу пришло в голову, что здесь производится не столько «промывание», сколько «оболванивание» мозгов. Вроде впрыскивания при общей анестезии, чтоб затуманить разум, чтоб пациент не почувствовал сильной боли. И это срабатывало! Филип сам почувствовал, как все более и более впадает в летаргию отупения. Не то чтобы под воздействием смысла услышанного, а просто чужие слова беспрепятственно сыпались в сознание, методично подавляя глас его собственного разума. Как ни странно, но хоть одна побочная польза от этого была — злостный курильщик, Филип чувствовал, что убаюкивающий словесный поток как бы смывает малейшее желание курить.

На обед не прерывались. Не предлагая подняться, им подали бутерброды и кружки с питьем, которое Эрик назвал «Лаймовым прохладительным». Бутерброды, белый хлеб с ореховым маслом, Филип с жадностью умял, рассудив, что вряд ли кто отважится совать что-либо в ореховое масло. Вот «прохладительный» — дело другое. Явно из той же бочки, что и подслащенное питье, которым Джим Джонс отравил столько народу в Гайане.

После полудня Эрик исчез, на смену ему явился следующий оратор, на сей раз девица по имени Рина. Начав с того места, на котором остановился Эрик, она перешла к конкретике. Накинувшись на плотские грехи, она проповедовала с жаром — вещала о вреде блуда, искуса, гомосексуализма, кровосмешения; на бледных, одутловатых щеках ее блестел пот, глаза горели.

Днем пришел третий наставник, Джош, худой, как жердь, субъект с прямыми волосами. Он просвещал относительно возросшего