3806 человек и около двух тысяч от ВДВ»[663] плюс сотни единиц боевой техники (362 танка, 140 БМП, 148 БТР).[664] Все войска СССР приведены в повышенную боевую готовность.

Такова завязка драмы. Каждое событие 18–22 августа впоследствии имело двойную или даже тройную трактовку, в зависимости от того, кто ее создавал — М. Горбачев, Б. Ельцин, те, кто находился в их круге, или же обвиняемые по делу ГКЧП, закончившемся в 1994 г. амнистией и оправданием по суду В. Варенникова. М. Горбачев: «Путчисты предприняли попытку вернуть страну к тоталитаризму».[665] Это путч, государственный переворот.[666] «На обмане совершен антиконституционный переворот. Законный Президент страны отстранен от исполнения своих обязанностей… Дача в Крыму, где я нахожусь… окружена войсками, и я нахожусь под арестом… Я лишен всякой связи, контактов с внешним миром». Это — из заявления М. Горбачева в ночь с 19 на 20 августа 1991 г.[667] Та же позиция у Б. Ельцина: антиконституционный, «государственный переворот, являющийся ничем иным, как государственным преступлением».[668]

У обвиняемых по делу ГКЧП — другая точка зрения. «Что это за „государственный переворот“, который направлен на защиту, а не на свержение конституционного строя, на укрепление законной власти, на сохранение целостности государства? … Это был не „государственный переворот“, не „заговор“, а отчаянная попытка спасти закрепленный Конституцией СССР общественный строй».[669] «Никакого заточения Горбачева на даче в Форосе не было».[670] «Измена президенту — пожалуй, да, имеет место. Но Родину свою я не предавал».[671] «Мы были вместе с народом… заговора не было».[672] «Наш Комитет не был предусмотрен союзной Конституцией. И тем не менее его создание было последним и… единственным способом для спасения и самой Конституции, и государства, в котором она была принята».[673] «Если ГКЧП и его решения рассматривать в отрыве от складывающейся в стране ситуации, их можно условно… назвать не совсем конституционными… Однако фактически ГКЧП действовал не от своего имени, а от имени народа, который выразил свою волю на референдуме о необходимости сохранения Союза».[674] «Второй этап… 19 и 20 августа 1991 года… был вспышкой — выступлением руководителей высшего эшелона… против разлома государства»[675]

Есть и «третья точка зрения». Еще до суда были опубликованы документы следствия (так делать нельзя). Письмо от 25 августа 1991 г.: «Уважаемый Михаил Сергеевич! Огромное чувство стыда — тяжелого, давящего, неотступного — терзает постоянно… Когда Вы были вне связи, я думал, как тяжело Вам… семье, и сам от этого приходил в ужас, в отчаяние. Какая все-таки жестокая штука эта политика! Будь она неладна… С глубоким уважением и надеждами, В. Крючков».[676] Письмо Бакатину от 24 августа 1991 г.: «Обращаюсь со словами глубокого раскаяния и безмерного переживания по поводу трагических августовских событий в нашей стране и той роли, которую я сыграл в этом. Какими бы намерениями ни руководствовались организаторы государственного переворота, они совершили преступление».[677] И он же, 10 лет спустя: «Горбачев окончательно саморазоблачается как безусловный предатель тех многих миллионов людей, которые шли за ним».[678]

Любые исторические имена вхожи к нам в дом. Мы часто говорим о них, как о членах семьи. Нам важно понять, что они за люди. Насколько можно доверять их суждениям? Они искренни или же были вынуждены обстоятельствами? Нам стоит разделять их идеи? Они думают именно так? Эти люди глубоко влияют на общество и на наши судьбы.

Но какая же двойственность зрения! Вот трагические записи Д. Язова. Их нельзя было публиковать! «23.8.91… Всему конец, имею в виду собственную жизнь. Утром снял мундир Маршала Советского Союза. Поделом! Так и надо. Чего добивался? Прослужив 50 лет, я не отличил от политической проститутки себя — солдата, прошедшего войну… 24.8.91. Слушаю в одиночной камере радио о событиях 19, 20, 21 в Москве. Понял, как я был далек от народа… Мнение о развале государства, о нищете — я полагал, что это разделяет народ. Нет, народ не принял Обращения. Народ политизирован, почувствовал свободу, а мы полагали совершенно обратное. Я стал игрушкой в руках политиканов!».[679]

И он же, о народе, спустя 10 лет: «Никто ведь не знал, как народ будет реагировать. Лужков с Поповым завозили к Белому дому водку. И если сначала там было тысячи две человек, то к вечеру стало тысяч семьдесят. Многие просто перепились».[680] «Там пьяные: кто палкой стал бить, кто палатку набросил, чтобы ничего не видно было. Три человека погибли».[681]

Главное действующее лицо в августовской драме — народ. Он не безмолвствовал. От 50 до 100 тыс. чел. решили — сами для себя — принять риски штурма Белого дома, риски смерти. В ночь с 19 на 20 августа, 1.00 — на площади перед Белым домом 15–20 тыс. москвичей.[682] В следующую ночь, с 20 на 21 августа, в 2.15, когда все ждали штурма — вокруг Белого дома «около 50 тыс. чел. Еще десятки тысяч находятся на дальних подступах к Краснопресненской набережной».[683] «К вечеру на площади перед зданием Верховного Совета России стояло от 50 до 100 тыс. чел.».[684]

Только благодаря этим тысячам не пролилась кровь. Этот факт очевиден. «Самое страшное — … произошла полная консолидация армии, КГБ, милиции… Это были часы полной неизвестности. Полной непредсказуемости».[685] 21 августа, 00.31. «Москва (РИА) … Бронетранспортеры продолжают расчищать себе дорогу к Дому Советов РСФСР. Участники обороны Дома Советов РСФСР обращаются к гражданам России, к москвичам: „Все к Белому дому!“»[686].

А что же члены ГКЧП? Они — те, кто прошел 1941–1945 гг. Солдаты и дети войны, хлебнувшие горя. Еще один очевидный факт: они не смогли переступить через память о страшной войне, не смогли пролить «кровь своих». За это им — поклон, что бы они ни делали и что бы ни говорили потом. Д. Язов — доброволец, взводный, ротный, на фронте с 1942 г. «ГКЧП обвиняют в нерешительности… Но я… не мог быть Пиночетом».[687] «Мы не собирались брать Белый дом, даже свет и телефоны там не отключили».[688] «Мы не собирались никого убивать».[689] «Всё делали для того, чтобы была гражданская война. А я взял и вывел войска».[690] «У здания Верховного Совета РСФСР собралось около 70 тыс. чел., поэтому вопрос о разгоне толпы даже не обсуждался на совещании ГКЧП… Это было похоже на ситуацию, когда пытаются зажечь спичку перед пороховой бочкой».[691] Г. Янаев: «Ни о каком