– У вас нет ни рации, ни телефона!

– Есть. Я бросил ее во дворе мечети, когда перетаскивал вас.

Мы замолчали. Салех сверкал на меня глазами из своего угла, Берг кривил рот, но не от сильной боли, утихомиренной лекарствами, а, вероятно, из неприязни к немцам. Но это была не самая сильная его эмоция; стоило ему взглянуть на Салеха, как ощутимые волны ненависти таранили воздух. И возвращались обратно с большей силой – юный Салех тоже не питал к израильтянину теплых чувств.

– Чего не поделили, братья? – спросил я наконец.

– Братья? – вскинулся Салех. – Смердящий пес ему брат! Дай мне нож, и я вырежу ему сердце! Я…

– Заткнись, щенок! – Щеки Берга налились кровью. – Я тебя без ножа прикончу! Придушу ублюдка! За моих… за дочь и жену… за тех, кого вы убили, зверье!

Я вытянул к ним руки.

– Спокойно! Вспомните, бог не любит убийств! Нет худшего греха, чем посягнуть на жизнь ближнего. А если убийство свершилось, то пусть преступник молит о прощении, и если он искренне раскаялся, то будет прощен… Это истина, которую вам следует принять; ведь Иегова и Аллах – ваш общий бог! Бог вашего народа!

– Какого народа? – рявкнул Берг и закашлялся, схватившись рукой за бок. На лбу его выступили капли пота.

– Того, что пришел в Палестину из Северной Месопотамии. Одни племена остались здесь, смешавшись с хана-неями, другие заселили Аравийский полуостров, и с этих пор минуло три тысячи лет. Немалое время, согласен, но можно ли позабыть о кровном родстве? О том, что вы произошли от чресел Авраама?

– С детства помню, что немцы обожают все раскладывать по полочкам, даже в лагерях и тюрьмах, – пробормотал израильтянин. – Помнится еще об их пристрастии к чтению лекций… Вы за этим сюда явились, майор? Может, лучше побеседуем о птичках? Или о видах на урожай томатов?

– Ваш урожай – кровь, вражда и трупы! Трупы ваших братьев! – Вытерев Бергу пот со лба, я кивнул в сторону Салеха. – Взгляните на него, Михаэль! Кто больше похож на еврея, вы или он?

– И что с того? Душа важней лица… Если и было родство, они его предали, когда отвергли истинного бога.

– Ля илляхи иль'алла, Мухаммад рассул илля! – пронзительно выкрикнул Салех и зашевелился, пытаясь опереться на здоровую ногу.

Я опустился на колени между ними, поглядел налево, поглядел направо и произнес:

– Вражда ослепляет вас обоих. Так ослепляет, что, если бы новый мессия, подобный Христу, Моисею или Мухаммеду, явился к вам и призвал вас к миру, вы бы его распяли…

– Посланцы бога не приходят без знамений, – выдохнул Берг. – Бог посылает их избранному народу, чтобы…

Я прервал израильтянина движением руки:

– Мне лучше известна воля божества! Его цель, его намерения… Бог хочет, чтобы вы жили и были счастливы – все, сколько вас есть на Земле. Он произносит это моими устами, ибо я – не врач из Мюнхена, не человек, а посланец божий, и я говорю вам: довольно крови! Сложите оружие и примиритесь!

– Собака!

– Ненормальный!

– Богохульник!

– Идиот!

Эти выкрики прозвучали в унисон, словно удары по гвоздям, забитым в крышку гроба. Ероба, в котором хоронили веру… Вера, пусть наивная, простая, безыскусная, – великая вещь, дарованная лишь гениальным провидцам; она зовет к добру и милосердию, к смирению, щедрости и справедливости. Но вслед за верой, уничтожая ее – или, как минимум, искажая, – приходит религия: обряды, ритуалы, храмы, святые канонические книги и обязательный корпус доверенных лиц, вещающих от божьего имени. Еще, разумеется, деление на своих и чужих, на правых и виноватых с младенческих лет. Виновных в том, что родились евреями или армянами, арабами или китайцами, с крючковатым или плоским носом, с темной или желтоватой кожей…

Я поднялся и стянул комбинезон, пропахший чужой смертью.

– Вы правы, Берг, у меня нет ни рации, ни телефона, и мы не ожидаем вертолет. Божьим посланникам это ни к чему. Бог вас спас, и он посылает вам знамение – чудо, чтобы вы поверили в мои слова.

Вытянув руки с раскрытыми ладонями, я оторвался от пола и повис в воздухе, окруженный сияющим ореолом. Так происходит лишь при обильном истечении энергии, а я ее не жалел, не думая в этот момент, хватит ли силы, чтобы вернуться на палубу «Воина радуги». Конечно, смешная выходка, даже глупая… Но как посмотреть! Я, Даниил-Асенарри, прожил сорок лет среди людей, не ведая, смогу ли убедить кого-то в том, что…

Мысль моя прервалась, когда я опустился на пол. «Кое-кого ты убедил, – напомнил я себе об Ольге, – и знаешь, чем это кончилось. Попробуешь еще раз?»

Ну, почему бы и нет?..

Послав энергетический импульс, чтобы приободрить своих подопечных, я произнес:

– Встаньте и подойдите сюда!

На Уренире нет врачей; мы не болеем, не воюем, а исцеление случайных ран – личное дело каждого или любого из нас, если раненый в беспамятстве и потерял контроль над телом. Здесь я не способен к врачеванию, но всплеск живой энергии, которой я поделился с Салехом и Бергом, поддерживает лучше, чем транквилизаторы, и ускоряет метаболизм. Я знал, что они чувствуют сейчас: кажется, что ты здоров, что нет ни боли, ни усталости и в следующий миг ты взлетишь в небеса, словно крылатый житель Суука.

Они поднялись и зашагали ко мне, как пара сомнамбул – глаза раскрыты, движения уверенны и четки, дыхание глубокое, спокойное. Я обнял их за плечи.

– Берг, вы хотели отправиться в госпиталь, и вы там будете. Салех, куда доставить тебя? Может, к родителям в Назарет? Или в Мекку? Ты был когда-нибудь в Мекке?

Не отвечая, он глядел на меня широко распахнутыми темными глазами в ожерельях густых девичьих ресниц. Потом прошептал:

– Аль имам аль гаиб…[59]Прости, господин, что я не узнал тебя…

– Ты должен заслужить прощение, мой мальчик.

– Как? Скажи, и я, клянусь Аллахом…

– Все уже сказано. Довольно крови! Примиритесь, братья! Ты передашь это своим товарищам. Ты и он. – Я посмотрел в бледнеющее лицо Берга, потом повернулся к Салеху: – Так куда ты желаешь попасть?

– В наш лагерь, если будет на то твоя воля.

– Хорошо, но перед этим – в госпиталь. Даже аль гаиб не может раздвоиться и оказаться сразу тут и там.

Берга я оставил в одной из палаток и вызвал дежурных врачей. Он был на грани обморока – не из-за ран, хоть и весьма серьезных, а по причине глубокого изумления. Человек принадлежит тому языку и той стране, где расцвело начало жизни; в этом смысле Берг являлся больше немцем, чем евреем. Немцы же, как известно, прагматики, и чудеса повергают их в ступор.