Так что совсем неудивительно, что «…этот широкий план, — как пишет биограф Орлова, — не встретил достаточного сочувствия среди членов и остался втуне, но мысль о журнале получила ход и не была осуществлена только потому, что правительство отказало в разрешении. До нас дошла программа этого предполагаемого журнала. Первое место в нём должен был занимать политический отдел, который брали на себя Орлов, Н. Тургенев и Д. Северин; целью его ставилось “распространение идей свободы, приличных России в её теперешнем положении, согласных со степенью её образования, не разрушающих настоящего, но могущих приготовить лучшее будущее”».

Кажется, что отчаянным кавалерийским наскоком неистовый партизан Орлов перепугал почтенных «арзамасцев», которые, вскоре после того как прошли первые восторги, всерьёз призадумались… Мол, жили — не тужили, сбирались — отдыхали, развлекаясь тем, что критиковали безобидных, постепенно погружавшихся в Лету старичков-«беседовцев», но тут пришёл поручик Ржевский — нет, excusez-moi[151], генерал Орлов! — и началось такое… Как в том анекдоте!

В общем, «карьерные» чиновники сообразили, что на всякий случай с «арзамасскими» шалостями лучше бы закончить — сколь бы ни были вкусны знаменитые гуси… Однако перед кончиной «Арзамаса» его почтенные обитатели успели сделать то, что обессмертило имя этого литературного объединения. Да и не только его одного: ведь именно по причине существования «Арзамаса» мы помним и про «Беседу», его антагониста, гораздо ранее «почившую в Бозе».

В начале осени того же 1817 года в «Арзамас» был принят «Сверчок» — выпускник Царскосельского лицея Александр Пушкин. К сожалению, протокол этого заседания — кстати, единственного, на котором побывал поэт, — не сохранился. От вступительной речи, которую произнёс Пушкин, осталась лишь пара обрывков, один из которых приводим:

А жаль, что не сохранилось — всё, вышедшее из-под пера великого нашего поэта, представляет огромный интерес не только для профессиональных литературоведов, препарировавших его творчество не в одной сотне кандидатских и докторских диссертаций.

Но так уж получилось, что в нашем сознании Пушкин и литературное общество «Арзамас» связаны неразрывно… Во многом этому способствовали и то, что Александр Сергеевич дружил со многими из «арзамасских» «безвестных людей», и главное — «посмертная судьба» «Арзамаса».

Всё той же осенью 1817 года общество фактически прекратило своё существование. Никто не говорил, что «Арзамас» себя уже исчерпал, никто не сетовал на генерала Орлова. Официальной причиной сего прискорбного явления стало то, что большинство молодых чиновников почти одновременно разъехались в разные стороны по делам службы. Асмодей — князь Вяземский отправился в Варшаву; Кассандра — Блудов — в Лондон; Чу — Дмитрий Дашков[152] был послан в Константинополь…

«Арзамас весь рассеялся по лицу земному…» — красиво напишет потом Ахилл — известный поэт Константин Батюшков.

Вот и наш герой тогда в Санкт-Петербурге не остался. 14 августа Николай Тургенев записал в дневнике: «Вчера был Арзамас — последний у Рейна…», а 2 сентября он сообщит своему брату Сергею, в Мобеж: «Орлов уехал отсюда в Киев. Он был одним из ревностнейших членов Арзамаса и в особенности подвигнул его на сериозное дело».

Действительно, если обратиться к формулярному списку Орлова, то станет известно, что ещё 13 июня 1817 года он был «назначен начальником штаба 4-го пехотного корпуса». Об этом назначении и ряде иных вопросов, с данной темой связанных, расскажем несколько позже, а пока возвратимся к «Арзамасу», точнее — его «посмертной судьбе». Судьбе воистину уникальной!

Обычно, когда какие-то объединения, кружки или организации распадаются, их бывшие члены перестают общаться между собой, ибо давно успели друг другу надоесть. В «Арзамасе» всё получилось совсем не так: осталась дружба между его сочленами, возникло оживлённое эпистолярное общение между разъехавшимися, встречи стали праздниками, на которых присутствовали дух, вольные и весёлые традиции «Арзамаса», позволяющие именовать солидных военных генералов Рейном и Армянином[153], а не менее солидных и даже более высокопоставленных статских генералов — Светланой[154] и Эоловой Арфой…

Поэтому многих «арзамасцев», этих — как они скромно о себе заявили — «безвестных людей», мы не раз встретим на страницах нашего повествования…

* * *

Михаил Осипович Гершензон пишет: «Орлов, подобно большинству будущих декабристов, вернулся из французского похода, обуянный самым пламенным патриотизмом и жаждой деятельности на пользу родины. Он принадлежал, по-видимому, к числу самых нетерпеливых. Н.И. Тургенев, сблизившийся с ним за границей, характеризует его так: “Подобно всем людям с живой и пылкой душою, но без устойчивых идей, основанных на прочных знаниях, он увлекался всем, что поражало его воображение”».

Подтверждение сказанному можно найти и в показаниях генерал-майора Орлова, данных в декабре 1825 года:

«Создание Польского государства, тщетность моих возражений против этого плана, высказанных царствовавшему тогда государю, убеждение, что в Польше существовало (и существует теперь) тайное общество, подготавливающее её воссоединение, место, которое польский вопрос всё больше приобретал, или, по крайней мере, казалось, что приобретал в планах государя, ибо как раз в этот момент был создан Литовский корпус, — всё это, вместе взятое, внушило мне мысль включить противодействие польской системе в мои первоначальные планы. В связи с этим в… 1816 и частично в 1817 годах я был занят вместе с Мамоновым этим делом. Но оно не было завершено, а вскоре было совершенно оставлено нами: им — из-за путешествия и болезни, мною — вследствие одного открытия, которое я тогда сделал…»

Прервём цитату. Как видим, пресловутый «польский вопрос» больно задел нашего героя… Дело в том, что у русских властителей, начиная с Петра I, появилась «наследственная болезнь» — оглядка на Запад, и почти все они оказались ей подвержены, невзирая не только на отсутствие кровного родства, но и на свою принадлежность к различным общественно-политическим формациям.

писал о том времени полковник Фёдор Глинка.

Не отдыхал тогда, кажется, один лишь русский царь — он помчался в Вену, на конгресс, «обустраивать Европу». Тем самым Александр I упустил уникальную возможность поднять Россию на невиданную дотоле высоту, чтобы экономические и социально-политические условия жизни её народа соответствовали тому авторитету, который Империя завоевала на полях сражений против Наполеона. Возможно было отменить крепостное право, ставшее экономическим тормозом развития государства, нужно было провести реформы государственного управления, можно было и военную реформу осуществить, чтобы солдатская служба меньше походила на каторжную жизнь… Если бы Александр это сделал — а ранее он говорил, что намеревается сделать! — то тогда бы он действительно остался в истории под именем «Благословенного». Но государя тянуло на Запад… А там, глядя на европейских обывателей, он решил, что управляемый им народ не готов к столь благотворным преобразованиям. Как-то не очень любил этот русский царь свой народ — не случайно же даже славу «сокрушителя Наполеона» он был готов разделить и с маршалом Бернадотом, и с генералом Моро.