Храм находился на Тихой улице и был построен таким образом, что четыре его угла соответствовали четырем сторонам света. Фасад, который возвышался над другими сторонами задания, длинный и глубокий, выходил на юго-восток — место, где по легенде родилась богиня Иштар. Здесь стена храма и наружная крепостная стена сливались в одно. А самой высокой была надвратная башня. С трех остальных сторон между крепостной стеной и стенами здания Храма на Тихой улице тянулся мощенный, открытый сверху, коридор шириной в полтора человеческого роста. Вход в него был через жреческие северные ворота. Я любил гулять по этому коридору, рассматривая сверху снующих по своим делам горожан. Там, где коридор упирался в фасадную стену, находились лестницы, которые вели на крышу и на стену с зубцами.

Все здание храма пересекал еще один коридор, тоже мощеный, но более узкий. Он соединял самую большую келью (как говорили местные старожилы, келью бывшего жреца) с основными помещениями храма. Теперь в этой комнате было место, где богам преподносили ужин. Коридор вызывал у меня ощущение непонятной тревоги. Как будто еще несколько шагов, и случится что-то плохое. Это странное чувство я никак не мог подавить, поэтому старался не ходить здесь.

Вход в юго-восточную часть храма, посвященного богине Иштар, вел через поперечные сени, довольно просторные и светлые, после которых в свою очередь был мощеный проход в квадратный вестибюль с кладовками по разные стороны.

В этих пространствах храма я регулярно пересекался с жрицей, которую я видел в ту ночь, когда подростком молился богам, сбежав из дома. Говорят, эта старуха жила здесь еще при прежнем жреце. Она была настолько старая, что ее возраст определить было довольно трудно. «Ей уже лет сто», — посмеивалась Иулана. «Столько люди не живут, они же не дерево», — отвечал я ей. Хотя на старое, побитое дождями и ветром дерево, она была очень похожа. От нее шел какой-то холодок, и я мог поклясться, что она как-то странно всегда смотрела на меня пристальным, изучающим взглядом, впиваясь в мои глаза так, как будто что-то хотела понять, но не могла. Я пытался с ней поговорить, но она только мычала в ответ. Все говорили, что она немая. Но я мог поклясться, что слышал ее речь, когда она молилась около главного алтаря и думала, что рядом никого нет. Зачем она притворялась, было непонятно.

К храму примыкал также главный двор для молящихся. В центре его на высоком кирпичном подиуме возвышалась стела, изображающая богиню Иштар с вытянутой вперед и вверх правой рукой со вставленным в нее большим каменным сердцем.

Я опустил руки в бассейн для омовений в углу двора, а потом мимо постаментов и второстепенных алтарей направился к богине Иштар. Я хотел попросить у нее дать мне выдержки и терпения, чтобы устроить все, как нужно. Чтобы свадьба Иуланы прошла по высшему божественному и императорскому разряду, а я отошел от храмовых дел и вернулся к своим привычным воинским. Я просил богиню, чтобы она послала мне славную битву!

Но битву Иштар мне не послала, она послала большие перемены! В день поминовения предков, в день выбора женихов и невест.

Праздник дня поминовения предков настал! В Уруке традиционно это был и день сватовства, когда девушки и юноши выбирали себе пару. Он ознаменовывался пиршеством с мясной едой, которой кормили предков, чтобы они приносили в дом удачу и хороший урожай. Гостей угощали кутьей, сваренной из ячменя. Иногда до праздника сохранялся последний необмолоченный сноп прошлого урожая. Это считалось признаком того, что предки благоволят тебе, и год будет удачным. Но самым важным моментом этого праздника, тем, из-за чего его любили и ждали больше всего, было хождение по домам ряженых девушек и юношей. Они надевали маски, наряжались в страшные и смешные одежды, изображая из себя уродов, горбунов, женщины переодевались в мужчин, мужчины в женщин, пели песни, восхваляющие богов и предков. В этот день можно было творить разные непотребства, пожалуй, единственный день в году, когда целомудренные шумеры позволяли себе это. И если тебе понравился акт любви с переодетым, нужно было дать ему какую-то свою вещь и взять ее. Если симпатии были обоюдными, то в течение сорока дней юноша посылал к девушке сватов, и они договаривались о свадьбе.

В ту роковую ночь все пошло как-то не так. Ряженых в городе было подозрительно много. И весь этот маскарад превратился в бунт. Под масками ряженых и одеждами уродов прятались воины, которые не хотели больше жить под властью Шарумкена. И первым делом они собрались захватить храм на Тихой улице, чтобы убить главную жрицу, неправедно посаженную на место богини, ведь она была дочерью Шарумкена, этого шакала, возомнившего себя наместником бога на земле.

Храм окружили. Я понял это слишком поздно. Отступать было некуда, силы были неравны, ведь при храме было всего около десятка воинов. Каждый из них лично присягнул мне в верности как главному воину этого города. Но этого было недостаточно для обороны. Нас всех очень быстро перебьют. Гонец в Урук, где находился Шарумкен, уже был послан, но пока прибудет подмога, мы будем уже мертвы. Себя мне было не жалко: воину умереть в бою не страшно. А как еще должен умереть воин? Жалко было Иулану, ее еще толком не успевшую начаться жизнь. В том, что повстанцам нужна была именно она, я не сомневался.

Чтобы потянуть время, я приказал запереть храм изнутри. Но я прекрасно понимал, что нам осталось не больше четверти часа прежде, чем с той стороны выломают дверь и ворвутся в храм. И хотя я был одним из лучших воинов царя, а мои солдаты очень профессиональны, в таком малом количестве мы не могли противостоять толпе рассвирепевших людей.

Я судорожно думал о том, как сделать смерть Иуланы менее болезненной. Единственный выход — это убить ее самому. Страшно подумать, что могла сделать с ней рассвирепевшая тола. Главное попасть в сонную артерию, она умрет быстро, не почувствовав боли.

Я достал свой кинжал. Иулана вскрикнула, но все поняла. Она подошла ко мне, обняла и поцеловала. «Я готова. Перед смертью хочу сказать тебе, что даже на том свете я буду любить тебя. И если я вновь приду на эту землю, я найду тебя, чтобы быть вместе».

Слезы предательски катились из моих глаз. Было одновременно очень стыдно и освобождающее. Последний раз я плакал, когда мне было 14 лет, и отец в очередной раз заставлял меня лепить горшки, а у меня ничего не