Сказал не очень уверенно. Видимо, сомневался в исходе дела.

Ушли мужики и бабы. В поселке остались старики, больные и ребятишки, всего человек двадцать. Для ухода за ними оставили Анну, Прасковью, Клаву Ерофееву и Марию Зырянову. По одной женщине на каждую избу.

Всю ночь, до самого рассвета, Анна и Прасковья не сомкнули глаз, пугались каждого звука. Остужая дом, по очереди выскакивали на улицу, слушая глухую тайгу. Прасковья отворила дверь последней, побелев, едва слышно бросила в дом:

– Ой ли, Анна Никифоровна! Пойдите сюда, что такое мне слышится?

Та бросилась к ней: простоволосая, босиком. Выскочила, встала рядом. Над болотом, просачиваясь сквозь деревья, колотилось эхо, будто черный дятел долбил старую сушину клювом. Екнуло сердце женщины: откуда ночью может быть дятел? И поняла, что резкие щелчки – это не удары лесной птицы по тверди, а хлесткие, режущие выстрелы. В той стороне, куда все ушли.

Недолго продолжались звуки. Еще несколько раз одиночное эхо ударило, и опять неугомонный дятел застучал.

Анна застонала, осела на снег. В глазах потемнело. Сердце скололо так, будто кровожадный паук воткнул в него беспощадное жало. Прасковья испугалась, подхватила ее под руки, затащила в дом:

– Что вы, Анна Никифоровна?

– Да так что-то… нехорошо мне. Полежать надо…

Прасковья помогла ей прилечь на нары, укрыла одеялом, налила кипятка в кружку, поднесла к губам. Анна выпила воды, устало положила голову на моховую подушку, слабо улыбнулась:

– Ничего, сейчас пройдет!

А у самой в голове дровосек мерзлое дерево топором рубит: «Что там?.. Что там?.. Что там?..»

Прасковья опомнилась:

– Ой, лучина погасла.

Девушка зажгла воткнутую в стену осиновую щепу. Та немного погорела, опять погасла. Прасковья хотела запалить ее снова, но Анна остановила:

– Не трать зря спички. Она сейчас не загорится.

Так и провели время до утра. Анна, лежа на нарах, под одеялом, Прасковья сидя рядом, сжавшись нахохлившейся синичкой на краешке доски. Обе молчали, вслушиваясь за толстые накаты к каждому шороху: «Не идут ли?»

Но нет. Никто не пришел…

Когда первый луч солнца через оконце осветил стену, на улице глухо затукали копыта, заскрипел снег под ногами. Вырванная с петлями дверь избы с треском отлетела в сторону. В проеме, с карабином наизготовку, с наглой, довольной рожей показался Ванька Бродников, заорал с порога:

– Ну что, сучье вымя? Допрыгались? Дожировали?! А ну, выходи все по одному на улицу строиться!

Анна и Прасковья в страхе одевали перепуганных детей, покорно вышли из избы. Из других домов также выгнали всех. Конвоиры вытащили под руки даже тех, кто не мог подняться из-за глубокой болезни.

Ссыльные сгрудились в общую кучу. Перепуганные дети плакали. Больные, едва удерживаясь на слабых ногах, склонив головы, стонали. Перед ними на танцующих лошадях сидели Коробейников, Агафьев, Андрей Кольцов. Рядом, с карабинами наизготовку, будто перед расстрелом, стояли с десяток решительно настроенных охранников. Дождавшись, когда всех выгонят на улицу, Коробейников приказал обыскать все избы, а сам грозно заревел:

– Говорить будете или вас всех сразу расстреливать? Молчите? Ну что же, тогда буду с вами разговаривать по-другому! – Махнул рукой конвоирам: – Отделяй по три человека к стене!

Охранники схватили первых, кто стоял с краю: бабку Варвару Берестову, деда Михаила Зырянова и больного чахоткой, едва переставлявшего ноги, уже равнодушного ко всему Ивана Кузнецова.

– Что ж вы делаете? – осознавая, что сейчас произойдет, запричитала Анна Мельникова. – За что?

– За контрреволюционную деятельность! За вооруженное восстание против советской власти! – покачиваясь в седле, грозил Коробейников. – Где карабины взяли? Ну?

– Какие такие карабины?! – холодела Анна. – Да что же это такое делается! На глазах у детей!..

– Товарищ командир! – крикнул от бани кто-то из охранников. – Наши собаки тут, в бане закрытые, четыре штуки! – и выпустил на волю животных.

– Т-а-а-а-кккк! – протяжно крякнул в кулак Агафьев. – Теперь понятно, откуда у них карабины! – Отдал приказ: – Обыскать все вокруг! Ищите свежие могилы! – И к Коробейникову: – А мы своих потеряли… а они Терехова и Савельева тут… прибрали! – заорал на Анну. – Где охранники? Кто их убил?

Анна Мельникова не может ничего ответить. Говорить правду или промолчать? А если сказать, не повредит ли это мужикам и бабам, ушедшим на заставу ночью? Скорее всего, их арестовали. Может, кого-то даже убили… Иначе откуда они знают и спрашивают только про два карабина. Неведение – что вредная бабка, что ей не сделай, все равно не угодить. Так не лучше ли рассказать, чтобы не путаться?

– А ну, Бродников, приставь-ка к этим трем… двоих ребятишек, – пошел на хитрость Агафьев. – Может, тогда язык у кого развяжется.

Бродников с Нагорным бросились исполнять приказание, оторвали из толпы Таню и Ваню Мельниковых, приставили к стене рядом с Варварой Берестовой. Агафьев махнул рукой. Охранники клацнули затворами.

– Божечки! Да что же это такое делается! – взмолились женщины. – Детей-то за что?

– Ых, сучье племя! – взвизгнул Коробейников. – А когда наших убивали, Бога своего не вспоминали?

– Да не убивал их никто! Они сами… – в исступлении закричала Анна и этим решила ситуацию.

– Сами?! Как это, сами? А ну, говори, чертова холера!

– Все скажу. Только не стреляйте, отпустите всех! Из них никто не виноват, – подавленно просила Анна и призналась: – Я сама виновата.

– Ты? – довольно усмехнулся Агафьев. – Ну что же, тогда рассказывай!

– Так заведите всех в избы, холодно!

– Ладно, – согласился Коробейников и приказал: – Герасимов! Заведите всех по избам под охрану. Да глаз с них не спускайте!

Охранники загнали всех в дом Берестовых. Коробейников, Агафьев и Кольцов прошли с Анной в дом для допроса. Все это время присутствовавший при разговоре Андрей Кольцов молчал и для разговора с Анной последовал без приглашения командиров. Впрочем, те на этот счет не противились. Коробейников и Агафьев знали, что Кольцов из эскадрона Соломеева, обладающего неограниченными правами. Этим было все сказано.

Когда они остались одни, Агафьев приказал:

– Ну, рассказывай все!

– С самого начала? – спросила Анна.

– Да, с самого начала, – подкуривая папироску, ответил тот, не предполагая, что может услышать.

Анна начала издалека, с тех времен, когда их пригнали на Ломоватскую заставу. С той самой ночи, когда ее и Катерину Маслову изнасиловали Терехов и Савельев. Коробейников нервно закрутил головой, хотел прервать Анну, но Кольцов строго оборвал его: