Дело в том, что туалета как такового в отчем доме Ноздратенок никогда не было, даже дощатой будки типа сортир. Здесь все ходили по естественной надобности на скотный двор и делали это там же где и коровы, быки, куры… Кто знаком со старым русским крестьянским двором, знает как это делается. На скотном дворе, рядом с сеновалом делался дощатый настил с перегородкой, уже упоминаемые «антресоли» и оправлялись прямо оттуда вниз, то есть, образно говоря «сидя на жердочке», как курица на насесте. Также обстояло дело и здесь. Да, «Жигуль» в гараже стоял, сотовый телефон был, даже ЖК телевизор Екатерина Михайловна расстаралась купить, после того как они резко подешевели. А вот нормального туалета не было. Как-то вот так за семьдесят лет жизни в этом доме ни ее отцу, ни брату, ни ей самой не пришло в голову таковой построить. Хотя у всех ближних и дальних соседей они имелись. Выкопать яму и поставить будку в огороде… Да за пару тысяч рублей ей бы его поставили и алкаши и неалкаши. Но Екатерине Михайловне на такие пустяки было жаль денег, а брату и племянникам вообще начхать, они и с жердочки не брезговали.

Валерий предупредил Валю, что у тетки вообще-то грязновато, так как во дворе скотина. О туалете, как ему казалось, вещи малозначительной, он девушку не предупредил. Когда Валя поинтересовалась, куда можно сходить в туалет, тетка Валерия повела ее в сарай на «антресоли» и небрежным жестом указала на «жердочку», то есть ребро доски.

– Вот сюда садись, – после чего повернулась и пошла в дом.

Валя не поняла, что это значит. Оправляться прямо вниз, туда где кудахча бегали куры от петуха, чуть в стороне что-то смачно жевал хряк?… Да и ворота скотного двора внизу были открыты для проветривания, и весь этот ужасный запах восходил снизу из хлева вверх… А куда деваться, нужда она не ждет… Естественно все последующее пребывание в этом доме для Вали было напрочь отравлено. Ни какие окрестные красоты, лес, луга, цветы… куда водил девушку Валерий уже не могли кардинально улучшить ее настроение. Оставшись наедине, она задала самый, что ни наесть естественный вопрос:

– Валера, а почему вы все тете своей не поможете мало мальский порядок навести? Тут ведь у вас куда не ступи везде этот навоз. И почему не сделаете ей нормальный туалет?

– А зачем? – простодушно отвечал Валерий. – Ну, приедем, наведем ей чистоту, уберем все это говно. Она же все одно через неделю или две со своим скотом опять им зарастет. Да и сортир, он ведь ей не нужен, да и нам тоже. Мы ведь здесь жить не собираемся. Только вот так летом или осенью приезжаем, отдохнуть, шашлыки пожарить…

Катя, видимо, не совсем уразумела такой ответ, но не могла не задать второго естественного вопроса:

– Зачем же она так живет… для чего!? Ведь у нее детей нет, сама на пенсии. Зачем столько скотины держать, так мучится, упираться?

– А черт ее знает. Тетка наша изо всех дур дура, чего с нее возьмешь, – отмахнулся Валерий.

– Ну, так вы ей хоть подскажите. Разве так можно себя истязать, да еще не понятно ради чего, – продолжала удивляться девушка.

– А вот этого никак нельзя делать, – на этот раз сказал, как отрезал Валерий.

– Почему?

– А потому, что деньжищи она на этой скотине зашибает неплохие. Ведь здесь по всей округе ни одного, ни колхоза, ни совхоза не осталось, всех коров, всю скотину давно под нож пустили. Продукты только вот такие как она частники производят. А их в поселке раз-два и обчелся. Кому хочется с коровами в навозе возиться? А тетке такая жизнь в охотку. Другие вон всей семьей с одной коровой еле справляются, а у нее одной две, да еще прорва всякой скотины. Сама за троих пашет, а когда алканавтов наймет, так потом от них самогонкой откупится, который сама и гонит, то есть почти задаром – рентабельность дикая. У нее огород так унавожен, что картошка в два кулака и крупнее урождается, морковь, свекла кормовая – все прет со страшной силой. Потом в зиму она всем этим скотину кормит и сеном конечно. Видала, какие бычата откормленные ходят у нее. Потому пусть себе пашет, раз другой жизнью жить не может…

Последнюю фразу Валерий произнес так, что нетрудно было догадаться, что он не договаривал: пусть заработает как можно больше денег, тратить их она все равно не умеет, все нам достанется, ждать не долго, ей ведь уже седьмой десяток идет…

Валя все это поняла сразу и задала очередной естественный вопрос:

– А много у нее денег?

– Ты думаешь, она до такой степени дура, что нам говорит? Нет, она жить в удовольствие не умеет, а что касается башлей очень даже соображает, как никак бухгалтером до пенсии работала. Знаем только то, что пенсия у нее три тысячи, в год, значит, тридцать шесть тысяч получается и эти деньги она с книжки не снимает. По нашим подсчетам на той книжке у нее никак не меньше двухсот тысяч уже лежит. А вот сколько она со своего скота выручает?… Наверное, не менее полумиллиона в год. Это брат с отцом как-то прикидывали. И еще точно знаем лишь то, что она каждый месяц в райцентр ездит, рубли на доллары менять. И где она те баксы прячет… знаем, что не на сберкнижке, где-то в доме, а где…

Хоть и поужасалась при виде специфических бытовых условий, в которых проживала тетка Валерия Валя, но после его объяснений, не сразу, но постепенно стала смотреть на Екатерину Михайловну примерно так же, как и Валера с его семейством. Чего уж там, действительно, раз не умеет человек жизни радоваться, а умеет лишь тяжело работать да копить… ну так и пусть, зачем ей мешать, чего-то объяснять и учить другой жизни. В такие годы человека уже не переделать. А то, что вся семья Валерия ждет, когда, наконец, деньги их родственницы просто упадут к их ногам как спелое яблоко с яблони… Что ж, аморально конечно, но если она сама не способна ими воспользоваться, так пусть хоть родичи порадуются. Потому Валя вместе с Валерием уже в ранге его невесты стала регулярно приезжать к Екатерине Михайловне. Она была с ней крайне вежлива и обходительна, попутно освоила «технику» хождения в туалет на «антрессоли». А когда Екатерина Михайловна давала им в обратную дорогу свежих продуктов, она уже не стеснялась брать и на свою семью…

Всему положен свой предел, и великому, и ужасному, и смешному. Предел двужильности Екатерины Михайловны стал просматриваться летом 2008 года. Она, наконец, на семидесятом году жизни стала ощущать свой возраст. Прежде всего, это выразилось в быстрой утомляемости. Она уже не могла с пяти утра до девяти вечера быть на ногах, в постоянном движении. Сон даже самый продолжительный не восстанавливал силы, не приносил бодрости. Потом, ее вдруг стали периодически мучить боли в желудке и груди. Она позвонила брату (кому же еще) пожаловалась. В ответ сквозь издевательский смех услышала:

– А чего же ты хочешь? Вспомни сколько тебе лет. Я вот на семь лет тебя моложе, а у меня чего только не болит, и ноги, и сердце, и жопа болит. А ты хочешь, чтобы у тебя в семьдесят ничего не болело!?…

В общем, утешил. Но Екатерина Михайловна за всю свою жизнь никогда серьезно не болевшая, чувствовала, что ее хворь вовсе не возрастная, что в ее организме, что-то серьезно «сломалось». Надо было ехать в районную поликлинику. Но хозяйство не отпускало, и она решила подождать, перетерпеть до зимы, чтобы сначала как обычно заколоть бычка, забить хряка… продать мясо. К тому же она надеялась, что ее чудо-организм все-таки сам переборет недуг, как он легко перебарывал все эти простуды-орз, или когда она босой ногой напарывалась на гвоздь или вилы, или когда ей своими рогами ломал ребра не в меру разбуянившийся бычок. На ней всегда все заживало, как на собаке. Может и сейчас пронесет, надо только перетерпеть, ей станет лучше и все войдет в обычную колею… Но лучше не становилось, боли не проходили, утомляемость только возрастала, пропал аппетит. И без того худощавая она стала сохнуть, превращаясь в живую мумию.