Погашение долга имело еще одно преимущество: предельную простоту. До тех пор, пока конгресс не примет закон, разрешающий использование средств на другие нужды, все дополнительные доходы государственной казны можно было автоматически направлять на погашение долга. Если, конечно, конгресс не наложит руку на сундук с деньгами. Выражаясь более дипломатично, как я это сделал перед Бюджетным комитетом сената, совокупный национальный долг был так велик, что правительству потребуется не один год на его погашение. «Даже если профицит будет наблюдаться продолжительное время, я не представляю себе, каким образом он может повредить экономике, — сказал я. — Не следует рассматривать профицит как экономическую угрозу. Это совершенно не так»[20]. Однако в одном ряду с сокращением налогов и увеличением расходов выплата долга выглядела бледно. Я гадал, сможет ли Клинтон (даже если захочет) удержаться в рамках политики финансово-бюджетного консерватизма, которая была характерна для его первого срока пребывания в должности.

Признаюсь, мне не удалось найти ответа на этот вопрос, но я не мог не восхититься тем решением, которое предложили Клинтон и его команда. Они выдвинули политически неотразимый аргумент, позволяющий вывести профицит из игры: связали его с системой социального обеспечения. Президент выложил карты на стол, выступая с очередным посланием о положении в стране в 1998 году:

— Так что же нам делать с этим ожидаемым профицитом? Я могу ответить на этот вопрос четырьмя словами: сохранить систему социального обеспечения. Сегодня я предлагаю зарезервировать профицит в полном объеме до тех пор, пока мы не сделаем все необходимое для укрепления системы социального обеспечения в преддверии XXI века.

Вскоре выяснилось, что суть «необходимых мер» Клинтона заключалась а направлении львиной доли избыточных бюджетных средств на погашение долга. Таким образом президент предотвратил бурные споры, которые неизбежно возникли бы, предложи он такое впрямую. «Блестяще, — сказал я Джину Сперлингу. — Вы сумели сделать погашение долга политически привлекательным».

В последующие годы бюджетный профицит продолжал расти: с $70 млрд в 1998-м до $124 млрд в 1999 м и $237 млрд в 2000 году. Все это время конгресс не раз пытался получить доступ к нему. Летом 1 999 года республиканцы выдвинули план сокращения налогов почти на $800 млрд в течение 10 лет, и Банковский комитет сената запросил мое мнение. Я вынужден был сказать, что предложенный проект лишен долгосрочной экономической перспективы {по крайней мере в том виде, в каком он был представлен). «Думаю, нам следует воздержаться от сокращения налогов, — заявил я, — во многом потому, что наличие профицита очень позитивно влияет на экономику. Это очевидный факт». Были и другие аргументы. Во-первых, хотя прогнозный размер профицита на ближайшее десятилетие достиг $3 трлн, неопределенность экономической ситуации заставляла усомниться в этой сумме. «С тем же успехом можно ожидать прямо противоположной динамики», — сказал я. Во-вторых, при существующих темпах экономического роста дополнительное стимулирование в виде снижения налогов могло перегреть экономику. С другой стороны, заметил я, «ничего не случится», если с уменьшением налогов немного подождать.

Мои аргументы попали в газетные заголовки, но не убедили конгресс. Неделю спустя законопроект был принят, однако президент наложил на него вето. «Америка сейчас движется в правильном направлении, а этот закон отбрасывает нас назад, к порочной политике прошлого», — сказал Клинтон.

Консервативное отношение президента Клинтона к проблеме долга могло оказать еще более значительное влияние на расстановку национальных приоритетов. Однако эффект оказался смазанным из-за скандала вокруг Моники Левински, чье имя всплыло в новостных репортажах буквально за несколько дней до того, как президент представил свой подход к вопросу профицита. Постепенно скандал разгорался, в прессе появлялись все новые подробности, но я относился к ним скептически. «Эти россказни совершенно абсурдны, — говорил я друзьям. — Мне не раз доводилось бывать в Белом доме, в том самом месте между Овальным кабинетом и личной столовой. Там постоянно курсируют сотрудники и охрана. Уединиться там невозможно». Когда выяснилось, что это все-таки правда, я все равно не мог понять, как президент пошел на такой риск. История казалась абсолютно нехарактерной для того Вилла Клинтона, которого я знал, и это расстраивало меня. Зффект случившегося был разрушительным — чего стоили, к примеру, два заголовка, стоящие рядом на сайте CNN: «У Левински возьмут образцы почерка и отпечатки пальцев» — и тут же: «Клинтон объявил об ожидаемом профиците бюджета а $39 млрд».

Если в Америке наблюдался экономический бум, то в других государствах происходили потрясения. После окончания холодной войны и практически полного исчезновения плановой экономики развивающиеся страны искали пути привлечения иностранных инвестиций, укрепляя защиту права собственности и открывая для иностранных вложений все больше секторов. Однако на фоне этих инициатив вырисовывалась тревожная картина: американские инвесторы, несмотря на высокий прирост капитала в условиях экономического бума в США, с энтузиазмом ринулись на незнакомые развивающиеся рынки в надежде диверсифицировать вложения. Не отставали от них и крупные банки, стремившиеся повысить доходность операций кредитования, поскольку в США процентные ставки приближались к историческим минимумам. Для привлечения капиталов и расширения торговли некоторые развивающиеся страны привязали свою национальную валюту к доллару по фиксированному курсу. По замыслу это должно было обеспечить американским и другим иностранным инвесторам защиту от валютного риска. Тем временем заемщики долларов конвертировали их в национальную валюту и занимались кредитованием на территории своих стран под более высокий процент. Они рассчитывали на то, что после погашения кредита смогут конвертировать полученные средства в доллары по фиксированному курсу и погасить собственные долларовые займы без потерь на разнице курсов. Однако, когда прозорливые рыночные игроки, не верящие в существование добрых фей, поняли, что развивающиеся страны способны поддерживать фиксированный курс лишь до поры до времени, и начали продавать национальную валюту за доллары, игра окончилась. Центральные банки, пытавшиеся удержать фиксированный курс, очень быстро исчерпали свои долларовые резервы.

Такая последовательность событий привела к распространению так называемого азиатского вируса — цепочки финансовых кризисов, которая началась обвалом тайского бата и малайзийского ринггита летом 1997 года и переросла в угрозу для мировой экономики. Вслед за валютным кризисом в Таиланде и Малайзии начался глубокий спад. Серьезно пострадали и такие страны, как Гонконг Филиппины и Сингапур. В Индонезии с населением 200 млн человек рухнула рупия, произошел крах фондового рынка, а последовавший за этим экономический хаос привел к продовольственным бунтам, повальной нищете и в конечном счете к отставке президента Сухарто.