испорчена. И комендант здания приказал назначить арестованных на чистку. Петлюровцы ведут полковников, пожилых офицеров – убирать клозеты.

А желающих «оправиться» строят по 10 человек в вестибюле, командуют: «Кроком руш» – и ведут на двор. После душных, переполненных комнат свежий воздух кажется необыкновенно приятным, а узенький двор – вольным и просторным.

Около офицеров стоит конвойный. Если добродушный – острит, если нет – торопится и ругает. Помню, один, смотря на нас, сказал, качая головой: «Эх, офицеришки бедные, тоже, поди, дома жена, детишки»… Кто-то попробовал его разжалобить дальше, но он пасмурно ответил: «А зачем же против народу шли». Людей в музее с каждым днем прибавлялось. Всех арестованных и взятых в плен сводили сюда. Скопилось тысяч до четырех. Все было переполнено. Больше появилось сестер. Они приносили еду, газеты, рассказывали новости.

Получили номер «Свободных мыслей» – первый по занятии Киева Петлюрой. В нем яркая статья Финка «О сидоровой козе» – с призывом к русской, вечно избиваемой интеллигенции «поднять выше голову» и бороться за себя, за свое существование. На другой день узнали, что газета закрыта, а Финк арестован. Немного посмеялись над «Прощаньем с Киевом» Дона Аминадо:

Не так уж тесен Божий мир,

А мне мила моя свобода.

Прощай Аскольд, прощай и Дир.

И хай живэ меж Вами згода.

Пугали нас украинские газеты: «Нова Рада» и «Возрождение». В обеих велась сильная кампания против «добровольцев» и приводились действительно веские аргументы. Так, по «Возрождения», на собравшейся в Киеве спилке появился крестьянин с вырезанным языком. Язык вырезан карательным отрядом. Здесь же в музее сидело довольно много таких карателей, не стеснявшихся рассказывать о своих подвигах.

«Нова Рада» приводила факты грабежей добровольцев. И тут же в музее приходилось узнавать, что она не лгала.

Из газет узнали об убийстве генерала Келлера «при попытке бежать». И о том, как въехавшему на белом коне Петлюре подносили саблю убитого графа. И о том, как на банкете украинских самостийников Винниченко поднял бокал «за единую, неделимую Украину».

Приходили в музей «консула»: белорусский, литовский, латышский, сибирский (!), представитель Дона. Все они пытались освободить своих подданных, составляли бесчисленные списки, но из этого ничего не выходило.

С каждым днем сидение в музее становилось тяжелей. Плохая пища, духота, отсутствие уборной, вши и к этому полная неизвестность своей судьбы и приближение большевиков с севера. И в то время как рядовой офицер не мог подумать даже: когда он будет свободен, – сильные мира ежедневно освобождались. Одни за деньги (в большинстве казенные), другие – благодаря связям. В один из дней стало известно, что сам украинский комендант музея бежал с освобожденным генералом Волховским[108] и с 400 тысяч казенных денег. А рядовые офицеры все сидели и сидели. Но и в такой обстановке находились неунывавшие люди. Как сейчас вижу: штабс-капитан Лебедев сидит прислонившись к стене, бренчит на гитаре и под общий смех приятным басом распевает куплеты на злобу дня…

Ходят пленные, как тени,

Ни отчизны, ни семьи.

И потом, сделав бравурный перебор:

Ах вы, сени, мои сени,

Сени новые мои.

Комендант наш удручает

Безнадежно, навсегда…

Птичка Божия не знает

Ни заботы, ни труда.

Черноморец, как хозяин,

Раскричится иногда…

Что ты ночью бродишь, Каин,

Черт занес тебя сюда.

В другом углу лежит юнкер, задравши ноги, громко выкрикивает «Журавля» – описывающего киевскую авантюру.

Раньше всех несется в бой

Личный Гетмана конвой.

Журавель мой, журавель,

журавушка молодой.

А за ним всегда готова

И дружина Кирпичева.

Журавель мой и т. д.

Рвется в бой, но все без толку

И дружина Святополка.

Журавель мой и т. д.

С криком слава (не ура)

Прет на Киев Петлюра.

Журавель мой и т. д.

Тянутся дни… Как лег на свое место – так и лежишь. Не в состоянии даже никуда повернуться. Выкрикивают фамилии:

на свидание. Кричат о записи на Дон. В углу играют в карты. Там поют. Там смеются с хорошенькой сестрой. И никто не знает: что с нами сделают, наконец? И когда будем мы свободны?

Наступление большевиков с севера многих волнует, так как настроение украинцев известно и следующий этап петлюризма совершенно ясен.

Один наивный офицер попробовал рассказать нашим караульным, что скоро нас выпустят и мы вместе с ними пойдем бить большевиков. Так они подняли такой гвалт, шум. И совершенно отвергли возможность союза с «буржуйками» против своих же братьев.

В уборной музея я нашел интересную украинскую прокламацию. Она призывала рабочих и крестьян к свержению власти Петлюры и установлению Советской Республики. Но не такой, как в Москве, где всю власть взяли прежние буржуи и интеллигенты. «У нас должно быть подлинное рабоче-крестьянское правительство, из нас, братья рабочие и крестьяне». Все говорило за крайнюю опасность нашего положения. Мы сидели, не видя конца, и некому, казалось, было за нас заступиться. Наконец мы прочли первое выступление в нашу пользу – эсера Зарубина в городской думе. Вслед за этим к нам приехала думская комиссия, а через несколько дней – следователи, производить дознание о каждом. Мы заполняли какие-то опросные листы, ходили на допросы, но все сидели и сидели.

В скучные дни кому-то пришла мысль устроить концерт. Составили программу. Достали разрешение у коменданта. И в круглую аудиторию музея уже валит публика. Заняли места. В первых рядах – наши генералы, без погон, с унылым видом, рядом с ними – сестры, немецкие солдаты и наши властители – сечевики, в французских шлемах, с винтовками в руках, увешанные гранатами.

Сзади – море арестованных. Выступает хор с солдатскими лубочными песнями, потом – великолепная имитация балалаечного оркестра, потом – поют солисты; юмористы, рассказчики – уходят со сцены под дружный хохот арестованных, петлюровцев и немцев.

Вот солдат прокалывает себе длинной булавкой руки, тело и заявляет, что он мог бы затопить весь зал водой (загипнотизировать), да комендант здания запрещает. И опять общий хохот. Вот куплетист Дарогоневский приплясывает под напевы:

– Ой, яблочко, куда ты катишься? В музей попадешь, не воротишься, и т. д.

Концерт всем чрезвычайно понравился, особенно петлюровцам. На другой день к устроителям пришел депутат от караула: «нельзя ли еще раз устроить».

Но концерта больше не было.

…В том же зале служили всенощную… Зал переполнен. Священник хорошо, с