заедина, потом апрель с ручьями – вот и размыло, вода натекла, превратилась в жижу, поселились лягушки, потом ряска, ничего необычного. Я выбрал местечко поуже и попробовал перепрыгнуть с разбега, но закраина подмялась, и я ухнулся в ряску, причем с головой. Попробовал выбраться на другой берег, но он оказался глинистый и невылазный. Глина хорошая, серая, из такой кирпичи лепить или посуду, но жирная очень. Я завяз, так что пришлось несколько побарахтаться, бесполезно, правда.

И на свой берег вернулся с трудом, лишь уцепившись за удачно подвернувшуюся корягу. Утопил бинокль. На одежде вовсю копошилась мизерная и неприятная черная-коричневая живность, кроме того, казалось, что и под одеждой что-то шевелится. Так что пришлось быстренько переодеваться, стряхивать мелкую дрянь и убеждаться, что крупной не пристало.

Сушить одежду я не стал, выжал слегка, оделся и решил отправиться домой. Исследовать породу голубых рыбок перехотелось, казалось, что по мне шастают ползучки, надо было скорей домой, в бочку нырнуть, ну, или к реке. Реши пройти вдоль канавы, держась взглядом за тополя на холме, шагал, шагал, но канава не заканчивалась. Я, наверное, целый километр прошлепал вдоль этой канавы, глядя на тополя, однако, ни перехода, ни узкого места не встретил. Зато вышел вдруг к той самой коряге, за которую я ухватился, вылезая из канавы.

Я не мог обойти вокруг холма, на это часа три требуется, или четыре, если неторопливо. Я никуда не поворачивал. Я шагал, держа канаву под левой рукой, однако, опять вывернулся к ней. К тому месту, где попытался перепрыгнуть.

Солнечный удар. Наверняка. Я поймал зайчика, потерял сознание на секунду, или на две…

Кузнечики замолчали. Вокруг установилась тишина, так что каждый шаг получался громкий и хрусткий, словно я шагал не по июньской траве, а по августовской пересохшей стерне. Трактор фырчал далеко, точно уже не здесь, точно не сам трактор, а эхо его. Солнце светило, но тоже странно, будто не из одного места, а изо всех сразу, оно словно лопнуло и растеклось по небу.

Я потер голову и отправился назад, стараясь держаться следа, оставленного в ячмене, но колосья успели выпрямиться, найти обратную дорогу не получалось.

Я перепугался. Так, что перехватило дыхание. Я видел холм, тополя на нем, и свой дом видел, но добраться до него через канаву я не мог. Я слышал доносившийся с поля тракторный мотор, но трактора не видел, да и сам звук доносился необычно – то с одной стороны, то сразу с другой, то приближался, то почти затихал.

Развернувшись, я направился обратно. Шагал быстро и запнулся за ржавую гусеницу, торчащую из земли. Свалился, стукнулся лбом о кочку, увидел птичку, ту самую. Теперь она не бегала и не орала, размахивая крыльями, теперь она только смотрела круглым черным глазом. Не мигала.

Она страшно смотрела, я испугался и двинул прочь, и казалось, что птичка эта смотрит и смотрит, потихоньку шагает и смотрит…

Я вышел к ручью, не вышел, а словно вывалился, вот поле, вот вдруг ручей, тот самый, к которому отправился с утра. Ручей оказался быстр и студен, холод поднимался от воды, я быстро замерз, но не очень на это внимание обратил – я абсолютно точно знал, что все ручьи должны стекать в реку, поэтому  успокоился – пройду вдоль берега до Сунжи, потом поднимусь до моста, и все.  Помыл лицо и ноги и пошагал вдоль ручья, пробираясь через траву.

Метров через триста ручей обмелел и словно спрятался  в землю, растворился в невысоком осоте. Канава сравнялась с полем. А звук трактора слышался совсем уж близко, метров триста и чуть вбок, я не выдержал и побежал на звук. Я пытался догнать трактор, но это не получалось, глупо бегать за трактором, трактор шустрый, не догонишь…

Я выбежал к прогалине в ячмене.

Солнце косило сверху. Полянка была круглая, в центре деревцо, невысокое, похожее на карликовую рябину, а может, и рябина, ягоды красные и долгие, и птичка смотрела и смотрела сквозь ячмень.

Я устал и уснул на земле.

А проснулся уже дома, на следующий день.

Оказалось, что я проспал вечер, ночь и полдня в придачу. Нашел меня фермер Балакин. Он приметил эту полянку, и эту рябинку, и когда пахал в своих ячменях, любил остановиться здесь и съесть бутерброд. И нашел.

Бабушка меня после этого не очень любила, как я помню. Считала подменышем. Ставила у окна на утреннем, белом свете, велела глядеть вверх, сама же подолгу рассматривала мои глаза, а потом прищелкивала языком и отряхивала руки. Не нравились ей мои глаза, что-то она в них видела постороннее. Отец от этого сильно сердился. Какой подменыш, вот посмотри, вот родинка над локтем, вот шрам на ноге, вот ухо, но бабушка настаивала – подменыш и все. Потеряли ребенка, утащили его луговики и полуденницы, замотали, а вам, дуракам, этого кукушонка подсунули, посмотри в глаза его, посмотри.

Папа ругался, а мама, вздыхала и гладила меня по голове.

Бабушка меня никогда к себе не брала, никогда не присылала на день рождения подарков, и сама приезжала редко, отец сам к ней обычно ездил. Два года назад бабушка умерла, и мы поехали ее хоронить в Макарьев, и я помню, как смотрели все родственники, точно я был больным, заразным и чужим.

С родственниками мы потом никак не общались, а дом в Макарьеве продали, и в сам город не возвращались.

Самое смешное, я постепенно действительно стал забывать все, что было со мной до этой истории, точно я на самом деле потерялся в полях, а вышел из них другой.

Сейчас фермерские поля заглохли ольхой и мелкой березой, заросли впритык, дико и густо, получился не лес, а хилые, малопроходимые дебри, хотя под самым холмом сохранились луга и упрямые пожни, которые не никак не зарастали. Думаю, потому, что ветер обычно был со стороны холма, и семена не вползали вверх. Ольха дрянная, и береза тоже, тощие, похожие на прутья деревца с жесткой шершавой листвой, которая не годится на веники.

В шесть часов было еще темно, и только ближе к семи начался рассвет. Но я проснулся раньше. От яблок. Ночью по железу брякнуло, затем еще, бумк. Я сначала думал, что снова звездный град, август ведь. Но потом понял – не град, град звонкий, как хрустальный горох, а тут глухо, как если набить старый носок песком. Яблоки.

Я провалялся еще час, потом все-таки поднялся, выпил чаю с малиной и отправился за Дрондиной. Надо проверить