—Тяжелые камни? — спросил сэр паладин, возвышаясь над Альбо и гномшей на полторы головы. Гритт, он был даже выше меня!

—Ну... какие осилите бросить. Прошли немного — бросили камень. Еще прошли — еще бросили. Все тихо — идете дальше. Таков закон Пустоши. У ручья — один моется, другой стережет. Только так.

Альбо смахнул пот с тонзуры:

—Великий Атрей!

—А может... товой... их просто накормить? — спросила Имоен.

Добрая женская душа! Слепая вера в то, что если морального урода или обычного дурня, который ищет святости вместо того чтобы работать, накормить, отмыть и приласкать, тот сразу исправится, поумнеет, станет человеком.

—Накормим одного, явится еще десять, да и первый сразу за нами увяжется. Дешевле избить и бросить. Бить разрешаю ногами.

Монго протолкался вперед, взяв лютню наперевес (да, именно Монго вез с собой лютню, представьте!).

—Это... грубо!.. Жестоко.

—Ага, — кивнул я и чувствительно ткнул в его цыплячью грудь пальцем. — Тебе разрешаю никого не бить, усек? Когда тебя двинут булыжником, выпотрошат и сожрут — то-то мы посмеемся.

Его бледные щеки пошли красными пятнами. Ар-р-ристократ, Великая Торба! Праведник! Нет, проще водить по горам и долам пьяных гномов.

—Тут, должно быть, полно змей и пауков... — обронил он.

Напарник подъехал ко мне и спрыгнул с ишака.

—Позади чисто, Фатик. А -а-апчхи-и-и!Тляпъ-косъ, чего я нашел на дороге. — Он протянул мне ременную пряжку с тонкой серебряной филигранью и мелкими изумрудами. — Господа-эльфы потеряли. Точно — они. Я от нее чихаю.

Принц оставался в фургоне, поэтому я молча протянул находку Виджи:

—Ваше, добрая фея?

Она приблизилась, я услышал исходящий от нее аромат. Взяла пряжку с моей ладони. Касание прохладных пальцев заставило старину Фатика вздрогнуть.

—А-а-апчхи-и! Да точно, ихнее! Я ж чихаю!

—Добрая фея, это — ваше?

Она кивнула как бы между прочим. На замкнутом лице появился намек на улыбку.

—Спасибо, это действительно наше... — Повернулась к Олнику. — Спасибо, милый гном...

—А-а-апчхи-и-и! — Я решил, что Олника сейчас вывернет наизнанку. Не только от близости эльфийки, но и от похвалы, которая могла подействовать как рвотное. Она бы еще по голове его погладила!

—Это фамильная вещь... Мы думали, что потеряли ее навсегда. — Виджи кивнула гному, затем мне — величественно, как королева, и направилась к заднику фургона. Заостренные кончики ушей — ни гугу. В смысле — не покраснели. Значит — не лжет? Значит — и впрямь потеряли? Либо она настолько хорошо вжилась в роль, что ложь...

Однако эльфы не лгут, яханный фонарь! Или в этой максиме есть нюансы? И вот еще что: «мы», «думали», нет, они точно — муж и жена!

Я загрустил. Сквозь грусть пробилась гипотеза, которую я поспешил удавить.

Нет, ерунда. Я же своими глазами видел, что сделали с эльфами подручные Фрея. Ну а во дворе Ночной Гильдии он пытался всех нас ухлопать. Ну да, сперва он велел прикончить меня, но потом собирался разделаться с эльфами, я уверен. Меня он хотел убить первым по одной простой причине — месть за унижение. Смертоносцы такого не прощают.

Я поднял камешек и бросил вниз. Камешек покатился, оставляя шлейф бурой пыли.

Под тоскливый вой святого отшельника мы покатили навстречу моим призракам прошлого.

* * *

Я отъехал в глубину Пустоши миль на двадцать, спускаясь по пологим террасам бывшего залива, и двинул фургон на северо-восток, ориентируясь по менгирам — похожим на огурцы одиноким камням, врытым в землю на четверть. Их натыкали в Пустоши Предтечи, загадочный народ, сгинувший бесследно. Среди людей гуляли слухи, что Предтеч забрали к богам за особую святость (я полагаю, такого розового, с бледным золотистым сиянием оттенка) и что Пустошь, откуда их забрали, до сих пор хранит следы благости Небес. Именно потому тут развелось столько анахоретов и прочего сброда. В комиссии по религии, куда входили представители всех пятидесяти официально разрешенных богов Харашты, до сих пор шли сражения, бои и стычки на тему — чей же бог это сделал и кому в таком случае надлежит оградить Пустошь забором, чтобы пускать туда паломников за деньги. Компромиссное решение — разбить Пустошь на отдельные квадраты и пускать туда паломников своей веры никого не устраивало. Все — или ничего. Ох уж эта человеческая жадность!

Менгиры были разной высоты, но меньше девяти футов не попадались. Под иным можно было укрыться от солнца, вытянувшись поперек его тени. На поверхности камней были выбиты орнаменты, сглаженные работой ветра. Проезжая мимо одного, я отыскал нацарапанное гвоздем имя Фатика Мегарона Джарси и чуть не прослезился: как же давно это было, а камень помнит!

Теперь мы ехали днем. Прочные, обитые стальными полосами колеса фургона поскрипывали по камням. Песчаные зайцы, ящерицы, пугливые стаи аардварков, канюки да изредка отшельники дикого вида — вот и все живые существа, что нам пока встретились. Я правил, иногда выгоняя команду из фургона, чтобы дать роздых лошадям. Благо, лето еще не началось, и желтое солнце Пустоши позволяло двигаться пешком достаточно резво.

Мне не давала покоя одна мысль, она изводила меня, пока я бодрствовал. Настолько, что постепенно я начал бояться, что превращусь в параноика.

Если моя гипотеза верна и происшествие с пряжкой не было случайностью, кому в таком случае эльфы указывают наш путь?

Минуло три дня, крепкие лошадки карликов не знали усталости. Мы спешили на юго-восток, и пока все шло нормально, другими словами — не через задницу, чему я несказанно удивлялся.

За это время я успел приглядеться к своим спутникам. Я предполагал, что негодяй, уморивший коней, находится среди них. Семеро — из них двое эльфов, уже замаранных обманом старины Фатика в Хараште и происшествием с пряжкой. Но отравить лошадей? Не-е-ет, эльфы... гуманны. К тому же — эльфы не лгут, если вы позабыли. Может, они и пытались указать кому-то дорогу (черт, но ведь эльфы не лгут!), но отравить благородных животных — нет, на такое они не способны.

Значит, остаются эти пятеро. Гномша — и человеки. В общем, я присматривался к ним, но покамест никто не вызвал у меня обоснованных подозрений. Подробности своей жизни они скрывали, однако кое-что мне удалось выведать. Но — лишь самую малость.

По большей части, все они (кроме Монго) были энергичны, деятельны собранны, не допускали суетливых жестов и старательно слушались меня во всем. Правда, стараниями одного резвого гнома моих ушей достигли слухи, что Крессинда — едкая бабенка! — за глаза называет меня «командором без Ордена» и «генералом без армии», но носить такие прозвища, согласитесь, лучше, чем прозываться «тупым идиотом», «меднолобым бараном» и «горой мышц без мозгов». Костяшки моих кулаков до сих пор помнят челюсти тех, кто пытался дать мне такие имена.