сложенные как бочки крестьянки получают явное удовольствие, преграждая ему путь. Прилавков так много, что в нескольких метрах от улицы Луи Пастера невозможно даже догадаться о ее существовании. На этот раз она обнаруживается не по буквам на табличке, а возникает сразу, за одним из брезентовых сооружений. В «Кунице» полно народу, так что нечего и пытаться разглядеть сквозь окна, свободен ли тротуар. Похоже, однако, что дверь бара, несмотря на холод, постоянно открыта; очевидно, для того, чтобы посетителям было легче входить и выходить; правда, внутри они достаточно скучены, чтобы было тепло. Сколь ни широк тротуар Парковой аллеи, на нем царит сутолока, и, чтобы избежать ее, он идет по мостовой, откуда еще, не доходя до улицы Луи Пастера, видишь ее от начала до конца. Он не удивляется тому, что она пустынна, тому, что с этой стороны дверь «Куницы» кажется наглухо заколоченной.

Сегодня он не ощущает никакой робости. Подобно туристу, любующемуся достопримечательностями города, останавливается перед большой дверью вишневого дерева. У него появляется желание нажать на нее, чтобы убедиться, что она по-прежнему ходит ходуном, по он лишь слегка проводит по ней рукой, ощупывая выпуклые шляпки гвоздей, разглядывая создаваемый ими рисунок. Когда он был маленьким, ему не раз случалось нажимать на звонки: между домами шахтерского поселка хватало переулков, в которых он и его приятели могли мгновенно спрятаться. Здесь же, на улице Луи Пастера, с ее однообразной анфиладой строений нет ни малейшего укрытия, разве что вернуться назад к Парковой аллее, а там столкнуться с входящими и выходящими посетителями «Куницы». Поскольку он совсем окоченел, ему трудно представить себя мчащимся во всю прыть, да еще и огибая препятствия. К тому же с улицы звонка не слышно, и от этого игра теряет всякий интерес: как узнать, сработал он или нет?

По ту сторону от дома Деруссо улица Луи Пастера ему почти незнакома. Между тем он ведь проходил по ней вместе с Элен после их долгой прогулки по К, в тот день, когда они встретились в «Куннце»; а еще раньше, в самый первый вечер, с теми хлыщами, но тогда уже почти совсем стемнело и он не знал, что они достигли цели (он вполне мог принять дом за пристройку к собору); короче, сегодня он затрудняется вспомнить, каким было его первое впечатление. «Ты представить себе не можешь, что я почувствовала, когда ты приехал. Я хотела открыть дверь сама, но Поль опередил меня, и я посчитала счастливой приметой то, что он оказался посредником между нами. Ты почти не танцевал в тот вечер, скучал невероятно. Ты знаешь, и я тоже. Мне хотелось бы оставить их всех, а самой убежать куда-нибудь вместе с тобой. Когда мы расстались, мне казалось, что ты все еще держишь мою руку в своей. Как только мы с Полем заговорили о тебе, он сразу все понял. Мне было даже немного стыдно, что он так меня разгадал, но это не имеет никакого значения: главное — это то, что он нас соединил». Он так никогда и не войдет в собор, массивность которого осталась для него лишь массивностью сооружения с почтовой открытки.

Серая, извилистая, с глухими фасадами улица, на которую он случайно вышел, тут же заставила его вернуться в рыночную толчею. Все эти улицы похожи одна на другую: крутишься по ним как идиот и до боли оттаптываешь себе ноги. Толпа стала еще более плотной. Напрасно работает он локтями, расталкивает неподатливых зевак — ничто не вызывает у публики враждебности. Обращая на себя таким образом внимание, он вызывает лишь улыбки у торгующих овощами крестьянок, которые тут же предлагают ему свои пучки салата или букеты. Вряд ли г-жа Деруссо сама ходит на рынок; однако Дени не исключает мысли, что она где-нибудь здесь, в толпе домохозяек, и что он вот-вот встретится с ней взглядом. Он всматривается во всех женщин невысокого роста, но проходит через весь рынок до конца, так и не встретив знакомого лица. Парковая аллея, достойная из-за своей ширины называться площадью, демонстрирует перед ним кусок обыденной жизни, жизни будущей, увиденной во сне, никто его не узнает, потому что он единственный затесался в это будущее, о котором никто ничего не знает. Только Элен хотела бы в нем к нему подойти; вот она заговорщически прищуривает глаза, и Дени раздражается оттого, что ничто не материализуется в разделяющем их пространстве, ничто не превращается в средство его преодоления.

В школе сейчас перемена. Дождь прекратился, и дети могут резвиться во дворе. Они толкают друг друга, грубо обзываются, иногда по-настоящему дерутся; однако когда хочешь их разнять, видишь, что все они заодно, и спаситель превращается в чужака. Дени продрог до костей и вместо того, чтобы исполнять эту выходную роль, предпочел бы вернуться сейчас в классную комнату. Нужно только стараться не проходить под деревьями, с которых еще сильно капает после ливня. Единственное его пристанище — это его машина, внизу, в конце бульвара. Школа слишком далеко (пока бы он туда добрался, занятия бы уже кончились), но ему ничто не мешает завести мотор. Нужно долго ждать, чтобы после стоянки мотор достаточно прогрелся. До этого он никогда не задумывался, осталась ли Элен лежать в своей комнате или пошла на кухню, чтобы прямо там, у самого истока дышать этим даже не тошнотворным, а скорее вкрадчивым, околдовывающим газом. Его все еще колотит дрожь, и ему приходит на ум, что выражение «плакать как ребенок» — глупость, потому что ребенок не знает, что такое плакать по-настоящему.

Pierre-Louis Rey «Le reflux»

© Gallimard, 1978

© В. Никитин (перевод), 1990

Жан-Люк Бенозильо

ВЕЧЕРНЯЯ ТРАПЕЗА

Пока передавали сводку погоды («катастрофические масштабы наводнений в…»), мальчик не отрывал глаз от тарелки с брюссельской капустой, но, услышав выстрелы, мгновенно приподнял голову. На экране какой-то человек, согнувшись пополам и прижимая руки к животу, качнулся в сторону полицейского, револьвер которого мог бы еще дымиться, если бы с некоторых пор оружие не обрело свойства меньше дымиться, но больше убивать. (А дымятся ли «першинги» или «СС-20»?) Малыш вновь уставился в тарелку с капустой и, сморщив нос, нехотя попытался подцепить кочешок зубцом вилки.

— Это они через спутник передают, — говорит мать. — С ума сойти, чего только не увидишь, когда напрямую, с другого конца…

— Весь день ко мне придирался этот кретин Ренар, будь он проклят, — перебивает ее отец. — В конце концов я…

— Ешь овощи, — обращается к мальчику мать,